Режиссер мюзикла "Шербурские зонтики": "Я, типа, творчеством занимаюсь"

Белобрысый лохматый пацан в полосатом, как у Матроскина,
свитере, длиннющем оранжевом шарфе и голубых джинсах протянул руку:
"Здравствуйте! Я — Вася". 25–летний Вася Бархатов, самый молодой оперный
режиссер в мире, поставил уже пять опер, и не где пришлось, а на сцене ни много
ни мало Мариинского театра, из–за чего собрал вокруг себя кучу разных толков про
"волосатые" руки и богатого папу. Вася, как танк, грязи не боится и упрямо
продолжает свое: впереди премьера мюзикла "Шербурские зонтики" в театре им.
Ленсовета.

"ДП": Ваш отход к мюзиклам — это не откат назад? Все–таки мюзикл
ставить попроще...

В.Б.: Мюзикл мюзиклу рознь. А этот спектакль я вообще
называю джазовой оперой. Это не бродвейский мюзикл, где должны быть драйв и шоу.
Тут нет никаких танцев. Я так говорю: есть Бродвей, есть off Бродвей, а у
нас — fuck off Бродвей. Вот такая антибродвейская история.

Тут совершенно другая музыка, рассчитанная на прочтение
простой человеческой истории/ Режиссер
мюзикла "Шербурские зонтики": "Я, типа, творчеством занимаюсь"сех этих
чудес, огня и света. К тому же ни одной театральной постановки после этого
знаменитого фильма не было. Меня это подкупило. И я бы не сказал, что работать
было легче, чем над оперой. А каким–то таким прям мюзиклом–мюзиклом я бы никогда
не стал заниматься, это совершенно не мое. Меня тут цепляет драматургия. И еще,
пожалуй, вот что.

В контексте сегодняшней чернухи и радикализма, рассадником
которого и я, собственно, являюсь, эту историю вообще не очень понятно, с какой
стороны смотреть. Это не наив, это искренность. А прямую искренность люди сейчас
вообще перестали воспринимать. Они везде ищут… матом знаю, как сказать, а
цензурно — не найду подходящего слова…

"ДП": Скажите матом.

В.Б.: Нае...ку ищут везде. Вот им показываешь искренне
что–то, а они в ответ: что–то здесь не так, Вася, щас поищем, щас пороемся… А
здесь все как показано. И мне сейчас просто интересно посмотреть, как поведет
себя зритель. И еще маме сделать приятно хотел. Моя мама в молодости 9 раз
ходила на этот кинофильм. Девять раз! Для нее и для ее ровесников тогда это была
такая огромная положительная эмоция. И мне хочется показать вот то настоящее,
искренное, что заложено в этом произведении.

"ДП": Вы такой молодой и уже поставили пять опер в Мариинском театре.
Даже ходят слухи, что у вас богатый папа и он поспособствовал. Как
удалось?

В.Б.: Удалось благодаря тому, что в один прекрасный момент
Валерий Абисалович Гергиев мне поверил, дал огромный аванс…

"ДП": Вы Гергиева нашли?

В.Б.: Да–да. Он в тот момент находился в таком перманентном
поиске молодых режиссеров, новых художников для Мариинского театра и конкретно
для оперетты "Москва, Черемушки". Я был одним из тех людей, которых ему
предложили попробовать в этом проекте. Потом я подошел к нему и сказал, что
я — это я, такой–сякой.

Несколько раз поговорили, и он предоставил мне возможность
работать над спектаклем. "Москва, Черемушки" доказал мою состоятельность в
постановке оперных спектаклей, поэтому последовали дальнейшие приглашения.
Гергиев такой человек, для которого единственный способ положительной оценки
твоей работы — это предложение дальнейшего сотрудничества. То есть если
Мариинский театр приглашает тебя вновь, значит, ты не облажался.

"ДП": Молодость больше помогает в работе?

В.Б.: Моя молодость уже превратилась в какой–то фетиш.
Молодость — такая штука, которая, как известно, проходит. И я вам скажу,
что она ничем не защищает, скидки на возраст никто не делает. Критики и
окружающие мочалят меня похлеще, чем всех остальных. Мол, вундеркинд, значит,
давай. Но вообще, я думаю, что в 25 человек уже способен поставить несколько
спектаклей и быть кому–то интересным и никакого вундеркиндства и
исключительности в этом нету.

"ДП": Если честно, вы сами себя считаете талантливым или больше
удачливым?

В.Б.: Удачливость — это тоже талант. Значит,
талантливый.

"ДП": У вас внешность не очень оперная. Скорее тянете на автора
электронной музыки…

В.Б.: Это какой–то советский стереотип, что оперный
режиссер — человек в предсмертном возрасте, с отсутствующим взглядом и с
большой лысиной. Ну придите на оперный спектакль, например, в Берлинскую оперу и
увидите, что 50% зала — люди моложе 25 и они ходят на оперные спектакли,
радикальные и классические, так же, как потом идут на дискотеку или в ресторан.

То есть для нормального современного человека театр —
драматический, музыкальный — одинаково важен, интересен и увлекателен, и он
должен быть одинаково образован и в том, и в другом. В России, увы, не так.
Благодаря вот этим стереотипам. Я не чувствую, что моя внешность какая–то
особая, неоперная. Возможно, с такой внешностью странно было бы заниматься
аграрным хозяйством.

"ДП": У вас нет ощущения, что опера, которая ставится в России, на
90% пахнет нафталином?

В.Б.: В России пойти на оперный спектакль — это как
сыграть в русскую рулетку: ты не знаешь, где попадется пуля, которая убьет тебя
своим безвкусием. В Берлине, Париже, в Венской опере даже старые костюмные
спектакли — это настоящие спектакли. На что бы ты ни пошел, все хорошо.
Может понравиться или не понравиться прочтение, но ты всегда увидишь ладно
сработанную и по форме, и по содержанию историю.

"ДП": Так что случилось в России, что так все неладно с
оперой?

В.Б.: Ничего не случается, поэтому все так. Вот когда
случится, тогда будет интересно.

"ДП": А для вас оперный театр — это что? У меня такое
впечатление, что для вас это своего рода конструктор, Lego. Или действительно
прет изнутри и жить уже нельзя, чтобы не ставить?

В.Б.: Мне кажется, играют — толкинисты, которые
представляют себе, что они Гендальф или хоббит, и с фанерными мечами бегают по
Нескучному саду в Москве. Вот эти люди не понимают, где жизнь, а где игра. Я
понимаю. Естественно, что все прет изнутри, но при этом четко, цинично и
практично обрабатывается снаружи.

"ДП": Но чтобы интересно толковать историю, нужен жизненный опыт.
Иначе то, что вы пропускаете через себя и выдаете наружу, будет отдавать
красителями и ароматизаторами.

В.Б.: Режиссура, действительно, очень субъективное
искусство. Ты читаешь произведение так, как ты этого хочешь.

Самое важное — не быть идиотом. Вот идиотов нельзя
допускать до прочтения. Есть интуиция, есть фантазия, и на этом работают и
старенькие, и молодые режиссеры.
А как иначе? Вот возьмите "Енуфу", там во
втором акте дьячиха топит ребенка на речке подо льдом. Какой жизненный опыт мне
нужен, чтобы иметь право на прочтение этой сцены? Взять соседского младенца,
понести его на Малую Невку и раз пять топить, пока не прочувствую всю тонкость
ситуации? Или самому быть неоднократно утопленным в детстве?

Среднестатистическое человеческое поведение не такое
красочное. Поэтому, если опираться только на него, получится три с
половиной штампа: ручки у сердца, ручки у головы, одна рука вперед, другая
назад.

Вот и весь жизненный опыт. У меня большая любовь к деталям.
Я очень много опираюсь на так называемую кинематографическую бытовуху, на очень
маленькие детали: как держат чашки, ложки… Вот на такие психологические вещи. И
из этих бытовых вещей нравится делать небытовые, создавать ритуальность.

"ДП": А говорите, не Lego…

В.Б.: Ну все, значит Lego. Lego так Lego.

"ДП": А что вдохновляет?

В.Б.: Вдохновляет мало что, а вынуждает — все
окружающее. Я работаю скорее не от вдохновения, а от вынуждения. Мне очень
небезразлична окружающая жизнь, поэтому я внимательно за ней слежу из всех
возможных окон и как–то по этому поводу рефлексирую на сцене.

"ДП": У вас сложный характер? Вы добрый и пушистый или
строгий?

В.Б.: У меня обычный характер. Я очень вменяемый человек и
не люблю невменяемых людей. И никакой я не строгий.

"ДП": А как при мягком характере можно сделать что–то
грандиозное?

В.Б.: Разные способы достижения есть. Где–то надо надавить,
где–то аккуратно. Я предпочитаю спокойно и рассудительно ко всему подходить и
все держать в себе.

"ДП": Вот если бы была должность министра по опере и вам ее
предложили, что бы вы сделали?

В.Б.: Начались бы массовые расстрелы и репрессии.

"ДП": Ничего себе мягкий и пушистый…

В.Б.: Министр мягким быть не может. Иначе это уже какой–то
советник министра. Вот как была в советское время почти насильственная
ликвидация безграмотности, так и тут ликбезом нужно заняться. Таким ликбезом, в
ущерб себе порой, занимается Мариинский театр. Это единственный театр в России,
который может позволить себе ставить "Троянцев", "Поворот винта", "Енуфу" и
другие оперы, которые пугают любителей Анны Нетребко, "Евгения Онегина" и
"Лебединого озера".

"ДП": Но ведь все в руках худруков...

В.Б.: Театр должен зарабатывать деньги, а зритель не ходит
на такие спектакли. Но нужно рисковать, воспитывать публику. Я знаю много
провинциальных театров, которые получали финансирование и ставили запредельные
для своей паствы оперы, а потом плевали на все и опять крутили оперетты на
потребу местной публике, поняв, что невозможно воспитать новое поколение
слушателей. Мне кажется, у нас не занимаются чем–то новым, по тому же, почему
и не ремонтируют фасады Петербурга: они страшные, но, пока туристы едут и
касса пополняется, особо париться нечего. Так и с оперой: пока зал не опустеет
полностью, никто не подумает делать что–то новое.

"ДП": Не боитесь, что годам к сорока соберете все лавры и скучно жить
будет?

В.Б.: Так я же не лавры собираю. Я, типа, творчеством
занимаюсь. Если не смогу больше делать… Это, кстати, важный вопрос. Так часто
бывает, что даже очень умные и талантливые люди, когда им становится где–нибудь
за 50, начинают выпускать жуткие, пошлые вещи. Такое ощущение, что у людей
пропадает вкус, фантазия, выпадает какое–то важное звено. Как шины становятся
лысыми, так и человек стирается. Наверное, этот момент надо поймать. Не
обязательно поступать, как Курт Кобейн, но как–то себя ограничить надо. Чтобы не
испортить впечатление о себе.

"ДП": Сейчас все говорят о кризисе. Поставить спектакль о Великой
депрессии не думаете?

В.Б.: Кризис начался до моего рождения. В России. И я дитя
кризиса. Это время кризиса человеческих и художественных отношений. Поэтому все,
что я делаю, наверное, о кризисе.

"ДП": Вы как–то сказали, что способность брать на себя
ответственность — залог успеха...

В.Б.: Если жизнь дает шанс — дерись, прорывайся. Нельзя
в такой момент сказать: я не готов, я должен еще чуть–чуть помедитировать, найти
себя. Есть возможность все потерять, но есть и возможность многое обрести. Это и
в бизнесе так. Чем больше ты берешь на себя ответственности, тем больше
получаешь. Если не берешь, то обслуживаешь того, кто эту ответственность был
способен взять.

И еще пример приведу. Когда влюбляешься в девушку, то через
какой–то момент ты уже так сильно влюбился, что начинает казаться, что она
отвечает взаимностью. С целями точно так же: ты о них все время думаешь и
думаешь, потом кажется, что они все ближе, и уже есть шанс и надежда, а
потом — бац! В детстве так говорили: если очень захотеть, можно в космос
полететь. И это работает, не поспоришь.

"ДП": Вы амбициозный? Самая амбициозная цель?

В.Б.: Я не только амбициозен. Я профессионально амбициозен.
Поэтому про цель не расскажу. Но повелевать миром я не хочу точно.

"ДП": А вот как бы хотелось прожить, чтобы потом себе сказать: да,
жизнь прожита не зря?

В.Б.: Если б я знал...

"ДП": Ну ведь нет ощущения, что теряете время?

В.Б.: Очень часто бывает. Мне кажется, многие люди на моем
месте смогли бы более практично и правильно использовать время. Я очень много
времени проматываю вхолостую и ничего поделать с этим не могу. Я из лиги
абсолютных разгильдяев, которые все равно ничего не упускают. Может быть, во мне
есть какой–то второй я, который все рассчитывает и трудится, а я —
избалованный наследник самого себя. На лаврах самого себя
почиваю.