Павел Усанов: "Смотрят со страхом: шандарахнет или нет"

Представители российского экономического мейнстрима — Владимир Мау и его сподвижники тоже являются активными противниками госрегулирования экономики, они говорят, что рынок все сам исправит…

— Как бы эти люди ни говорили о себе как о рыночниках, настоящий рынок находится в четком противоречии с той макроэкономической политикой, которой наделяются Центральный банк, Министерство финансов и которая считается не только неизбежной, но и необходимой. Считается, что рынок не может существовать без таких институтов, как централизованная эмиссия денег государством, фискальная система. Это, я бы сказал, позиция "просвещенного интервенционизма". То есть они не огульные противники рынка, они риторически часто говорят о том, что рынок необходим. Но, когда речь заходит о том, что нужно делать Центральному банку, например, они говорят: Центральный банк должен был бы обеспечить в этих условиях большую ликвидность или понизить процентную ставку, или Европейский центральный банк должен был бы больше денег напечатать.

Сейчас мы видим, что роль Европейского центрального банка усиливается, что ему вот–вот дадут право собирать общеевропейский налог. Получается, что европейский тренд противоречит тому, к чему призывает австрийская школа, которая считает любое вмешательство государства в экономику неоправданным.

— Призывы здесь дело одно, а диагноз — другое. Диагноз австрийской школы оказался гораздо более правильным, чем диагноз мейнстрима. Еще недавно те самые "сторонники рынка" говорили о том, что евро — вполне жизнеспособный проект. Сейчас, когда горят Греция, Италия, Испания, Франция, все горят, уже никто не скажет, что европейский проект на все 100% доказал свою эффективность.

Представители австрийской школы считают, что денежный рынок, так же как и остальные рынки, не должен подчиняться правилам, которые устанавливает ЦБ или еще кто–то.

Но уберите сейчас европейский Центральный банк, и Европа вообще сразу рухнет.

— Да, она рухнет. Но она рушится и сейчас. А у нас как раз есть алиби — мы к этому непричастны. Модель денежно–кредитной системы, которая была заложена в девяностые–нулевые годы, имеет как раз не австрийскую природу. Понятно, что с политической точки зрения сегодня никто не будет вводить "золотой стандарт", пока можно накачивать экономику деньгами. Но мы говорим о том, что следование в нынешнем направлении сделает нашу денежную систему еще хуже. И мы предлагаем альтернативу. Если бы мы были сейчас завязаны на политические элиты, если бы наши идеи осуществлялись, то мы бы запятнали себя кризисом. Сторонники управляемого рынка имели власть, и они ее не теряют. Но могут ли эти люди изменить модель устройства экономики? И сможем ли мы, не меняя структурно нашу экономику, каким–то образом не допустить следующих кризисов?

Действительно, можно ли выйти из кризиса, не меняя существующую модель?

— Выйти из кризиса можно. Но и войти в новый. Дело в том, что нынешняя экономика — это взаимодействие двух сил, движущихся в противоположных направлениях. Одна сила, разрушительная, — это государственное вмешательство. Другая сила — это предпринимательское творчество и рынок. Нет ничего странного в том, что кризис может преодолеваться самими людьми. На самом деле именно на этом уровне он и преодолевается. Я вижу огромное количество людей, которые гораздо более трезво планируют сейчас финансы, гораздо более производительно относятся к своему труду, чем это было 5 лет назад. Это касается практически всего городского образа жизни. Люди стали жестче, но они готовы работать более производительно. Этого не было 5 лет назад, люди не готовы были работать, им казалось, что деньги будут сыпаться. Сейчас люди стали более финансово ответственны. Ничем не помогло им государство, этим обычным людям. Помогли тем, кто приближен к государству через те или иные механизмы. А людям приходится проявлять предпринимательскую жилку, искать методы, как выживать в этих условиях.

В 2008 году не надо было спасать банки?

— Поздно пить боржоми, когда почки отваливаются. Кризис 2008 года надо было предвосхищать недопущением кредитной экспансии, накачивания экономики деньгами. В нулевые годы процентная ставка была занижена по сравнению с естественным уровнем, который согласуется с теорией экономического цикла австрийской школы. Мы не берем радикальные варианты объяснения кризисов, что это кризис капитализма и завтра нас ждет социализм…

Мы–то, может, и отметаем, но о цикличности экономических кризисов именно Маркс и писал…

— У Маркса нету теории экономического цикла, но есть теория кризисов. Это довольно странная вещь для сегодняшнего экономиста, потому что для него кризис — это фаза цикла. Но для Маркса не существовало цикла, для него существовала система, которая сама разрушается. То есть для него не существовало, например, денежной экспансии, для него это была теория кризисов прежде всего. Кризисов перепроизводства, когда не хватает спроса. Эта идея кризисов перепроизводства через кейнсианскую идею сегодня является общепринятой. То есть когда нам, например, ФРС говорит, что нужно продолжить количественное смягчение, когда нельзя повышать процентную ставку, когда нужно спасать банки, когда нужно накачивать, она пользуется каким аргументом? Рынок не справился, да, и кризис перепроизводства выявил, что люди не хотят потреблять, надо заставить их потреблять, надо заставить банки выдавать. Логика та же, что и у Маркса, логика того, что капитализм — это система, приводящая нас к недопотреблению, и что проблема решается, если людей заставить больше потреблять. Но люди уже один раз на этом обожглись, они не хотят залезать в эту кабалу у банков и не хотят перепотреблять. Вот здесь возникает противоречие — все эти интервенционистские меры в какой–то момент ломаются. Люди уже не готовы с таким же азартом заливать в себя деньги, которые банкам залили, и поэтому у банков огромная ликвидность, которая не идет в экономику. И фактически мы продолжаем иметь невыход из кризиса. Все находятся в жесткой неопределенности по поводу будущего, все боятся будущего, откровенно говоря. Никто никому не доверяет. И при этом ни у кого нет представления, в каком направлении двигаться. Здесь патовая фактически ситуация для мейнстрима. Потому что, если он начнет делать еще больше, он разрушит себя. Потому что еще больший мейнстрим — это фактически уже социализм. И мы видим: среди европейцев зреют идеи о наднациональном органе и всем остальном.

Не зреют идеи, а они уже осуществляются.

— И что мы будем иметь в итоге? Систему, которая централизованно пытается делать то, что она не может осуществить. Будет все более очевидной неспособность этой модели. Давайте создадим комитет по решению наших проблем, а потом создадим еще один комитет по борьбе с тем, чтобы расширять комитеты. Есть замечательное исследование Хиггса об истории американского государственного вмешательства в экономику за последние 100 лет, "Кризис и Левиафан", и там в приложении список различных государственных комитетов и ведомств, сколько их существовало на 1984 год. Это список на восьми страницах, их где–то 320.

Если пройти по городу Вашингтону, по центру, то там сплошные ведомства федеральные, кварталами. И при этом мы говорим о Соединенных Штатах как о стране классического либерализма.

— Мы видим экономический рост, но мы не видим, какие силы какой вклад вложили. Сила, движущая вперед, — предпринимательский дух. Я недавно был в Нью–Йорке, и я ощутил, что там интервенционизм не то чтобы не опасен, но там существует такая сила людей, такое желание делать бизнес на чем угодно, это настолько рассеяно в воздухе, там такая сила предпринимательского духа, что она пробивает эти интервенционистские барьеры. В воздухе разлит дух предпринимательства. Быстро рождаются какие–то проекты, не надо организаций, которые бы сводили всех. У нас много проектов рождается на словах, и все заканчивается через неделю. Словесное предпринимательство. Там очень быстро все эти вопросы решаются.

Какие главные ошибки, на ваш взгляд, были допущены в последние годы в российской экономике?

— Кризис — это расплата. Греческое слово "кризис" переводится как "расплата за то, что совершалось раньше". В нулевые годы огромное количество денег государство тратило на разные проекты. Это даже не welfare state, как на Западе, а желание, знаете, купить дорогой фрак, но все равно он мешковато сидит. То есть вроде ты как выпендрился, ты купил фрак, в кредит, шикарный, но он на тебе еще сидит мешковато. На Западе есть welfare state, то есть все–таки если они фрак купили, то с иголочки, пускай за последние деньги, и завтра кредиторы придут с тебя его сдирать, но он все–таки сидит с иголочки. А у нас он как–то и сидит еще странно. Потому что здесь есть еще и свои виды интервенционизма, которые на Западе отсутствуют. На уровне коррупции, на уровне бюрократии, на уровне эффективности наших институтов. Здесь тяжелее почувствовать себя в комфорте, даже если у тебя много денег. Известны индексы нашей коррупции, где мы рядом с Таджикистаном. Были в прошлом году на 153–м, сейчас немножко поднялись, стали на 135-м.

Ну, Кудрин у нас всегда говорил: госрасходы слишком большие, что не надо тратить на оборону. Но чьи–то расходы — это ведь чьи–то доходы. Так считают Пол Кругман, Нуриэль Рубини. Они пишут, что если кто–то тратит, то кто–то получает, а если, наоборот, мы сокращаем ради экономии какие–то рабочие места, это значит, что человек не сможет тратить и какой–то булочник не получит прибыли или какой–то продавец домов не продаст дом. У вас будет идти бизнес лучше, потому что вы уволили, как вам кажется, негодного работника, но зато по цепочке у многих других бизнес пойдет хуже.

— Фредерик Бастиа описывает пример с разбитым окном, где показывает абсурдность такой логики. У вас есть возможность взять булыжник, подойти к стеклу и разбить это стекло. Вы заставляете человека, который иначе бы не стал покупать стекло, заказать кому–то это стекло. Получая деньги за свое стекло, кто–то может потратить их на приобретение кирпича. Этот кирпич, который нужен для его завода, позволяет произвести булочки, и так далее. То есть экономика растет. Получается, что вы, разбивая стекло, стимулируете рост. Подвох здесь очень простой, но, к сожалению, люди его не замечают, и кейнсианцы этим пользуются. Итак, давайте возьмем развилку: вы находитесь рядом со стеклом. Вы не разбиваете стекло, и те деньги, которые человек вынужден потратить на новое стекло, он тратит на костюм. Потратив на костюм, он дает спрос тому человеку, который производит пуговицы, который производит ткани. Какая разница? В одном случае есть стекло, в другом нет. Нас уводят от естественного пути, когда мы не разбиваем стекла и даем людям самим выбирать, что покупать.

Биография

Павел Усанов родился в 1982 г. Закончил Северо–Западную академию государственной службы. В 2006 г. защитил диссертацию по теме: "Методы государственного регулирования структуры инвестиций". Доцент Высшей школы экономики. В 2011 г. возглавил Институт экономики и права имени Фридриха фон Хайека, созданный Фондом развития либеральной науки.