"Старая женщина высиживает" в Александринском театре.
Худрук Александринки Валерий Фокин давно увлечен Всеволодом Мейерхольдом, много сделавшим в том числе в этом театре (где сейчас, кстати, специальным вечером отметили 140–летие со дня рождения великого режиссера). Так что в связи с последней премьерой на Новой сцене Александринского театра уместны мейерхольдовские ассоциации.
Сидя в зале, казалось, можно представить, что испытывали зрители другого театра — Драматического театра В. Ф. Комиссаржевской, где в 1906–1907 годах Мейерхольд поставил несколько нашумевших спектаклей. Всеволод Эмильевич строил эстетику, радикально отличную от постылого натуралистического жизнеподобия. Это вполне согласовалось с эпохой — наступило время модерна, символизма, эстетизма и вообще всяческого декаданса. На сцене действовали не люди, но сущности, абстракции, стилизованные рыцари, Прекрасные Дамы и даже "Некто в сером, именуемый Он". Вот как писал Корней Чуковский о постановке сочинения одного польского драматурга: "И вдруг из архива берут Пшибышевского и, волнуясь, и брызжа, и споря, ставят торжественно, как что–то самое нужное, самое выстраданное и самое современное".
Будто машина времени перенесла нас в сегодня, и вместо Пшибышевского из архива берут Ружевича. Тадеуш Ружевич, польский классик (к счастью, живой, ему почти 93), 46 лет назад написал пьесу "Старая женщина высиживает". Высиживает она, типа, конец земной цивилизации, которая, в полном соответствии с антибуржуазным пафосом образца 1968 года, зачервивела и прогнила насквозь. Все это с подробными смачными деталями обсуждают сама героиня, сидящая будто бы в ресторане, официанты, врач, какая–то проститутка и прочие персонажи, являющиеся по… хотел сказать: по логике абсурда, но правильнее — по его произволу. Честно говоря, при чтении это выглядит выспренним вздором. Ей–богу, насколько глубже и точнее Чехов выражает абсурдность человеческого существования, чем вся так называемая драматургия абсурда вместе взятая!
Пьеса многократно поставлена в Польше, впервые у нас. Для этой цели из Москвы пригласили режиссера Николая Рощина, он же выступил сценографом и сделал редакцию текста, порядком его переделав и дописав.
Спектакль весьма выразителен: работают фактура темных шершавых стен и потолка, образующих вытянутый вдоль всей сцены бункер, где едва можно выпрямиться, лязг засовов на дверях, видеопроекция гигантской помойки, открывающаяся на заднем плане, дым, клубящийся через большое круглое окно–вентилятор.
Эффектно обставлено явление некоего имеющегося в пьесе Респектабельного господина — здесь он обращен в кардинала: он выходит в сверкающем облачении, вывозят стол в пурпуре и золоте, да еще и для полноты картины папамобиль, натурально, с папой внутри.
Эффектна ракета — в нее помещается извергнувшийся из мистического чрева Старой женщины некий Новый человек в скафандре: он отбывает в небеса, где оказывается всего лишь одним из официантов. Выразительны и актеры, от опытной Елены Немзер в заглавной роли до молодежи александринской труппы, — они усвоили преувеличенно–карикатурную манеру, благодаря которой нелепый текст звучит почти как мелодекламация. В общем, профессионально спектакль вполне состоятелен.
Он вызывает другой вопрос — о необходимости брать из архива артефакты, пусть и выразившие свое время, но навсегда в нем оставшиеся. При всех перекличках между нами и революционным 68–м человечество (которое Ружевич провожает громким злым словом) теперь–то уже догадалось, что человек несчастен не по социальным причинам, а вследствие общего трагизма бытия.
