Рецензия на спектакль "Иван и Черт" в театре "Мастерская"

Сезон открыт только что, но, как бы он ни сложился дальше, эта актерская работа, несомненно, станет его украшением: Черт — Антон Момот.

Сам спектакль следует режиссерско–педагогическим принципам, на которых устроена "Мастерская". В 2010–м она образовалась из выпускников профессора Григория Козлова в Театральной академии, которые все годы обучения творчески препарировали "Идиота" — спектакль по нему стал крупным событием и до сих пор остается визитной карточкой театра. Следующий курс Григория Михайловича так же подробно, дотошно, на долгие годы погрузился в другой роман Достоевского — "Братьев Карамазовых". Нет распределения ролей, всяк волен пробовать, что ему ближе, в результате каждый осваивает по несколько персонажей, нарабатывается огромный игровой материал. Из которого затем в спектакль входит небольшая часть, хотя "Карамазовы", премьеру которых сыграли прошлой весной, как и "Идиот", — многочасовая эпопея. Однако места знаменитому диалогу Ивана с Чертом (IX глава 11–й книги: "Черт. Кошмар Ивана Федоровича") в ней не нашлось — и вот как бы в качестве бонуса к большому спектаклю на Большой сцене выпустили маленький спектаклик на Малой.

Маленький — да удаленький. Художник Елена Чернова обставила пространство мебелью нехитрой, но с подвохом: обычные кровать и стол, как вскоре выясняется, распилены пополам, так, что Черт может запросто поместиться между двух половинок столешницы. Выразительная метафора расколотого горячечного сознания Ивана.

Наглый визитер материализуется в этом сознании, выскочив из стоящего посередине шкафа, который только что мы вместе с Иваном видели пустым. И он таки материален: щеголеватый, в ловко сидящих пиджаке, жилетке и брючках (правда, прописанную у Достоевского белую пуховую шляпу заменили на соломенное канотье), верткий, как ртуть, его реакции мгновенны — и ни единого раза не предсказуемы. Он гаерствует, сюсюкает, подкалывает, впадает в фальшивый пафос и фальшиво расчувствуется, стремительно меняет тон, регистр. Спектакль сопровождает инструментальное трио: принявший на себя роль Рассказчика Андрей Дидик еще и играет на контрабасе, плюс скрипка с аккордеоном. Так вот, едва Черт явится, этот ансамбль грянет разудало–пошлый мотивчик, негодник тут же выхватит белый платочек и пустится вокруг Ивана в издевательский "русский народный" перепляс, увенчав его натуральным сальто.

Антон Момот вообще превосходно двигается: музыкально, упруго, он скоординирован настолько, что от его пластики получаешь такое же удовольствие, как от правильного полнозвучного голосоведения. Кстати, так же двигается он и в роли Мити Карамазова в "большом" спектакле, и когда играет Григория Мелехова в "Тихом Доне". Тут, кстати, посрамлен весь мой театральный опыт: кабы не видел других его работ — решил бы, что гнусное жеманство Черта, его кокетливо–фатоватые интонации, маслянистые взгляды с поволокой не сыграны, а присущи самому актеру, — настолько органичен он в этих красках.

Надо отдать должное постановщику Андрею Горбатому (соученику актеров, дебютирующему в режиссуре) — он правильно сбалансировал Момота и Дмитрия Житкова — Ивана. Иван говорит: "Ты воплощение… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых". Эти единство и борьба противоположностей наглядно демонстрируются через разные манеры игры: Житков достоверно все проживает, он рисует реалистичный психологический портрет — а Момот явился из какого–то гротескного страшноватого водевиля, излюбленного жанра всех достоевских бесов.

…Там есть один отменный трюк. Иван швыряет в воображаемого Черта стаканом, который пересекает пустоту сцены и исчезает за квадратной черной колонной. Из–за которой Черт тут же и выпрыгивает, со стаканом в руках. Может, и впрямь каким–то чудом поймал? С этого станется.