Родион Щедрин: "Мертвые души" — это Библия русского человека"

— Родион Константинович, скоро 200–летие со дня рождения Гоголя. Предполагается ли исполнение на сцене Мариинского театра ваших "Мертвых душ"?
— Это запланировано на 12 апреля. Утром в этот день пойдет "Конек–Горбунок" (премьера этого балета состоялась в Мариинском театре в марте. — Ред.), я с большим удовольствием его еще раз посмотрю, а вечером должны быть "Мертвые души". Гергиев хочет сделать микст, концертно–сценический или сценическо–концертный.

— Как "Очарованный странник", который сначала появился в концертной версии, а потом оброс сценическими подробностями и превратился в полноценный спектакль?
— Да, приблизительно так. Гергиеву я абсолютно доверяю. Я верю, что если он поставил какую–то задачу, то пойдет правильной дорогой.

— Насколько Гоголь актуален в наше время?
— Когда я в Питере, я обязательно иду в книжный магазин. Вчера утром у меня была пара часов, и я накупил уйму книг, чемодан будет не поднять. Купил в мягкой обложке "Избранные места из переписки с друзьями". Эта книга, попранная Белинским и его последователями, — такое назидание человечеству! Только нужно внимательно читать, не поверхностно. А если говорить о "Мертвых душах", я считаю, что это Библия для русского человека. И если русские характеры существуют вообще в природе, а я убежден, что они существуют, русская ментальность, русская терпимость, которую народ проявляет веками уже по отношению к тому, что с ними творят власти предержащие... Гоголь и Лесков точнее и прозорливее других отвечают на вечные вопросы, которые стоят перед русским народом: о нашем предназначении, о том, что будет с Россией, с нами в будущем. Толстому все–таки было ближе дворянство, Достоевскому — разночинцы, дворы петербургские, Неточка Незванова. А у Гоголя и Лескова — всеобъемлющее знание всей нашей нации, такой, я бы сказал, почти энциклопедический, исследовательский интерес к чертам характера русской души.

— Не вспоминаете Гоголя, когда вы следите за событиями в наших политических или бизнес–кругах? Не хочется кого–нибудь из главных лиц страны Коробочкой назвать? Или Ноздревым?
— Когда писалась опера "Мертвые души", я помню, сколько было придирок. Скажем, о прокуроре там говорится, что у него, кроме густых бровей, ничего и не было. А зачем он жил? Зачем он умер? А время было брежневское. Великая литература всегда актуальна.

— Сейчас классика — удел элиты. Какие перспективы в XXI веке у классической музыки, обращенной к широким массам?
— Великое конечно же сохранится, переживет все эти кризисы. Но что делать? Духовный кризис переживает, по–моему, вся планета, не только Россия. Эти массмедиа, которые залили, как всемирный потоп, экраны, залы, аэропорты, самолеты.... вот сейчас мы с вами сидим, и нам вдалбливают в уши то, что мы сейчас слышим. В ресторан заходим перекусить, просим: сделайте потише! Нам: ой, у нас посетители! В телепрограмме сидит некто с депутатским значком, из группы «Ласковый май», и говорит: мы продали 47 млн билетов. Мы, которые не знают нот! 47 млн билетов, то есть почти половина нации, слушали людей, которые не знают нот. Пошли бы 47 млн через мост, который построил бы, например, я, не знающий законов сопромата? Думаю, что не пошли бы. Или пошли бы 47 млн женщин к гинекологу, которым были вы, журналист? Думаю, нет. Конечно, это духовное бедствие. Всем агрессивно и назойливо внушают, что именно это есть то, что называется музыкой. А это не имеет отношения к сути музыки. Это как обои. Звуковые обои. Иногда милые, иногда не милые, иногда раздражающие и отталкивающие.

— Ответ продюсеров: людям это нравится.
— Народу всегда нравился не Моцарт с Бахом, а что–то другое. Вчера я купил великую повесть Лескова "Железная воля". Она никогда не печаталась, потому что она будто бы антинемецкая. Сталин дал команду в 1942 году напечатать ее отдельным изданием, но в собрании сочинений ее по–прежнему не было. Там, кстати, рассказывает крепостной человек, что помещик раз в неделю заставлял их слушать Гадину, то есть Гайдна. Но Гайдн жив! Все человечество, которое не находится на первобытном уровне, сейчас отмечает 200–летие со дня его смерти. У высокого искусства, скажем так, иной срок существования на Земле. Люди, которые продали 47 млн билетов, депутатские значки снимут — и следующему поколению их имена уже ничего не скажут. Это обслужило какой–то взрыв интереса — и ушло. А Моцарт, Гайдн вечны. Чайковский вечен. Значит, надо перетерпеть. Люди тоже ведь болеют — температура повышается, в горле першит, но организм в конце концов справляется.

— Правда ли, что в Германии, где вы живете, на фоне кризиса сократили 40 оркестров?
— Я знаю, что один оркестр хотели сократить в Мюнхене, но существуют профсоюзы, которые не на бумаге существуют, а на деле, они не дали сократить. Сказали, что все равно должны платить музыкантам до конца их дней те деньги, которые им положены, играют они или не играют, но тогда сказали: пусть играют. На моих глазах ничего не сократили. Перед самым приездом в Питер у меня были два авторских концерта в Испании. И мне стало обидно и больно, потому что испанцы, у которых традиции классической музыки не такие давние и не так значительны, как у нас, в каждом крупном городе построили роскошные концертные залы. В Корунье, Вальядолиде, на Тенерифе. Вы слышали о таком городе, как Вальядолид? Я даже не знал, что он есть, а приехал и увидел прекрасный зал на 2 тыс. мест.

Там первоклассный оркестр, они получают достойную зарплату, к ним с радостью приходят первоклассные иностранные музыканты. Концертмейстер оркестра на сезон приглашен из Вены. А ведь Испания никакого газа не имеет, никакой нефти, у них только туризм и апельсины. Они соединили скоростными линиями почти все крупные города с Мадридом. Мне когда сказали про Вальядолид, я: ой, что это, где это, наверное, далеко ехать. 1 ч 05 мин на скоростном поезде, 200 км. Я понимаю, если бы испанцы построили залы для фламенко, но они построили залы для симфонических оркестров, они построили балетные академии, библиотеки. Зависть берет! А у нас только Гергиев со своей нечеловеческой энергией, харизмой и мудростью сумел один этот зал построить. Это единственный зал, качественный, появившийся в России за долгие годы, с такой замечательной акустикой.

— Вы же, наверно, общаетесь с властями предержащими…
— Нужно нам архив построить литературы и искусства, который сейчас ютится в двух старых школах в Москве. Там рукописи Достоевского, Чехова, Шостаковича, там "Василий Теркин" Твардовского, Пастернак — сокровища, понимаете? Интеллигенция писала, я подписывал, но никакого ответа, никто ничего не построил. Конституционный суд, конечно, очень важен, такое огромное здание ему отдали, но я бы лучше архиву литературы и искусства отдал. Конечно, есть проблемы более серьезные, когда горят дома с престарелыми.

— Если бы строили вместо концертных залов дома для престарелых, но ведь не строится ни того, ни другого. Для России в чем может состоять надежда?
— Мы надеждой живем с того времени, как нас крестили. На кого опираться? Вроде кругом неглупые люди, а за что ни возьмемся, получается безобразие. Черномырдин сказал же великие слова… Может, чем–то мы провинились изначально перед Богом. Еще до Рюрика. Нужно поддерживать высокое искусство, строить концертные залы, библиотеки, школы. Я сейчас говорю вам банальности. Это все равно что "Волга впадает в Каспийское море". Это все всё знают. Что я вам скажу: вот едешь на поезде из Петербурга в Москву. Как стояли эти хибарки, так и стоят, нигде даже нового забора не поставлено.

— Как оцениваете новую постановку "Конька–Горбунка"?
— Еще раз хочу отдать должное Гергиеву, совершенно уникальной его энергии. Думаю, что спектакль будет жить. Когда кругом идут совершенно умопомрачительные модерны, которые ставят для того, чтобы галочкой отметили, что мы тоже не отстали. А тут замечательное, яркое, театрализованное с первой до последней секунды зрелище и для взрослых, и для детей. Все–таки сказка ложь, да в ней намек,
добрым молодцам урок. Самые мудрые вещи люди ведь сказали не в философских трактатах, а в сказках: Андерсен, Пушкин, братья Гримм. Становишься старше (я уж так мягко говорю) и видишь резче, до чего мудры русские пословицы. Особенно когда они начинают тебя касаться впрямую. Например: богатого провожают, чтобы не упал, а бедного — чтобы не украл.

— Над какой музыкой работаете?
— Слава Богу, много работы. Много предложений, интересных, иногда неожиданных. Слава Богу, голова сейчас работает, хуже с глазами, а голова работает. Много сейчас будет премьер. Одна из самых последних работ — это "Гейлигенштадское завещание Бетховена". Вчера Марис Янсонс сыграл его в Карнеги–холле. Это была американская премьера.

— Часто вспоминаете советские времена?
— Особенно то, как за Майей, супругой, 6 лет гоняла кагэбэшная машина 24 часа в сутки. И несусветно глупо: возомнили ее английской шпионкой! Шпионка, которая не знает английского языка. Но сколько было радостей, сколько было весен! Всему надо радоваться. Тому, что у нас такие дивные отношения уже много лет. Я стараюсь радоваться всему. Солнышко выглянуло, ледоход у вас скоро будет, очень люблю его слушать. Звук изумительный. Жалею, что в этот раз мы не попали на ледоход, когда лед идет из Ладоги. Изумительная музыка. И город у вас величайший. Самый красивый город в Европе. Радуйтесь этому. Все–таки его сейчас привели в порядок, слава тебе Господи. Он весь подсвечен. Все–таки что–то происходит, и этому надо радоваться.