Почему предприниматели, которые хотят добиться многого, должны сразу заниматься глобальной экспансией

Разговор о взаимодействии власти и бизнеса сегодня не может обойтись без вопроса о судьбе владельца Домодедово Дмитрия Каменщика. Это же лакмусовая бумажка, вы согласны?

— Я не осведомлен о деталях этой истории, но в общих чертах, конечно, знаю. Очевидно, что использование всякого рода контрольно–проверочных мероприятий, воздействие силовых структур, используемое достаточно регулярно для не самых благих целей, — все это наносит глубочайший удар по бизнесу.

В течение последнего года активно обсуждается законопроект о государственном контроле. Он вызывает много вопросов, потому что госконтроль — это не только контроль государства над бизнесом, но и контроль государства над государством. Над своими собственными структурами. В том проекте, который сейчас есть, явный перекос в сторону контроля над бизнесом. Практически отсутствуют ограничения полномочий контрольно–надзорных органов. А самое главное — отсутствуют механизмы обеспечения ответственности (за соблюдение правил) для госорганов.

Откуда такое стремление непрерывно усиливать контроль над бизнесом?

— Думаю, что это искренняя позиция представителей государства. Она связана с настроениями в обществе, с тем, какое в стране сложилось отношение к бизнесу. В какой–то мере это наследие советского периода: тогда предпринимательство и экономика разделялись. Предпринимательство было незаконным, а экономикой, хозяйством занималось государство.

До сих пор приходится сталкиваться с этим противопоставлением. Под экономикой понимают крупные, в первую очередь государственные компании и предприятия, а предпринимателей считают спекулянтами и жуликами. Это исходит не столько от государства, сколько от общественного сознания. В обществе такие настроения. Пока мы не придем к осознанию, что экономика — это результат предпринимательской деятельности, будет трудно бороться с этими перекосами.

Сейчас обсуждаются некоторые преобразования в этой сфере, в том числе в работе силовых органов. Они позволят немного исправить ситуацию. Но серьезное реформирование возможно только в том случае, если будет поддержка со стороны общества, если само общество изменит свое отношение к бизнесу. Сколько лет должно пройти, чтобы это отношение поменялось? Унаследованные ментальные и культурные установки в обществе — это вещи очень долгосрочные. Для изменения отношения одного поколения не хватит.

Вы неоднократно говорили о том, что избыточное регулирование экономики со стороны государства только препятствует развитию экономики. Изменилась ли ситуация в кризис?

— Помогает даже не столько сам кризис, сколько сложная бюджетная ситуация. Она заставляет государство начать по крайней мере думать и говорить на эту тему.

Например, созван экономический совет во главе с Алексеем Кудриным.

— Да. Возможно, это принесет плоды. В первую очередь нужно заняться вопросом снятия административных барьеров. Несмотря на обещания и несмотря даже на предпринимаемые отдельные меры по либерализации управления экономикой, одновременно принимается и много прямо противоположных решений. Иногда возникает ощущение, что правая рука не знает, что делает левая.

Перегибы на местах?

— Скорее ментальная установка исполнителей. Они внутренне не верят в возможность решить те задачи, которые им ставят сверху. Поэтому они стремятся скорее действовать консервативно, так, как привыкли, чем исполнять что–то радикальное. За радикальное решение можно и получить по первое число, а если ты действуешь так же, как действовал в течение многих лет, то всегда есть возможность оправдаться. В действующей системе управления трансляция сигналов сверху вниз проходит не лучшим образом. Сигналы искажаются.

Одна из причин, мне кажется, вот в чем: есть тезис, что разрешено все, что не запрещено, и с ним никто не спорит. Но такой подход должен относиться к гражданам и к бизнесу. А для госорганов должно быть: запрещено все то, что не разрешено. И должна быть прописана ответственность государства (и конкретных его представителей) за нарушение этого правила. А пока такие нарушения встречаются на каждом шагу, и ответственность никто не несет.

Вы ведь специалист по программному обеспечению. Один из ключевых показателей там — проходимость системы. Как ее повысить в стране?

— Попытки предпринимались неоднократно. Как правило, они приводили к ухудшению ситуации. Одна из идей на этот счет восходит к программистскому фольклору и звучит так: если что–то работает — не трогай. А там, где есть проблемы системного характера, нужна очень тонкая настройка.

Кудрин снова согласился войти в состав действующей власти. Есть ли у вас какие–то ожидания, связанные с ним лично?

— К его назначению я отношусь положительно. Не могу сказать, что был с ним во всем согласен, когда он работал министром финансов. Но он человек с правильными установками, хорошо понимающий экономику.

Вопрос в другом. В любой корпорации есть бухгалтерия, есть финансовый департамент и есть департамент стратегического развития. В государственном устройстве это соответствует казначейству, Минфину и Министерству экономического развития. Так вот у меня есть ощущение, что наш Минфин берет на себя расширенные функции. И подход, который уместен в казначействе, транслирует вверх. Минфин пытается бухгалтерскими методами решать стратегические задачи.

А такой подход в планировании и управлении экономикой — это верный путь к стагнации. Сначала нужно внятно поставить стратегическую задачу, а уже под нее изыскивать ресурсы. У нас сейчас наоборот: наличествующие ресурсы определяют стратегию.

Так какая задача сейчас первична — найти человека, который будет создавать или развивать институты, или создавать институты, в которых будет уже не столь принципиально, кто главный?

— Если есть хорошо сформулированное (и поддерживаемое большинством) правило работы, то личность руководителя уходит на второй план. Если консенсуса нет, если нет строгого, прописанного регламента, если нет инструментов принуждения к его выполнению — личность важна. И у нас, конечно, скорее второй случай.

Скоро в Петербурге очередной экономический форум. Ожидается, что президент будет лично рассказывать иностранным предпринимателям, почему работать в России — это хорошо. Когда ваши иностранные коллеги спрашивают у вас, есть ли сейчас смысл приходить работать в Россию, что вы им отвечаете?

— Я всегда был сторонником привлечения в Россию иностранного капитала, иностранных компаний. Они приносят не только деньги, но и более важные инвестиции — бизнес–практики и компетенции.

Приведу пример. Одна из причин успешности России в глобальном бизнесе, связанном с информационными технологиями, состоит в том, что транснациональные корпорации в 1990–е годы принесли сюда эти компетенции. И этот сектор экономики, который в советское время не существовал как отдельная индустрия, был выстроен по международным правилам. Сегодня он является самым быстрорастущим, по крайней мере в зоне экспортного потенциала. Это не самый известный факт, но объем экспорта программного обеспечения из России сопоставим с объемом экспорта вооружений (по итогам прошлого года — лишь вдвое меньше). А темпы роста намного выше.

Что в нынешней ситуации государство должно говорить и делать для того, чтобы стимулировать их приход сюда?

— Сейчас ситуация непростая. Это не значит, что никто не хочет работать в России. Многие хотят, но страновые риски, в том числе связанные со взаимодействием с собственным правительством, — для многих это серьезный аргумент против, и этот аргумент в ряде случаев перевешивает.

А вообще интерес большой, и в сфере разработки ПО в том числе. Наши услуги впервые за долгое время стали дешевле и китайских, и индийских. С экономической точки зрения инвестиции вполне обоснованны, тем более что у нас есть серьезный инженерный потенциал. И кадровый. Недавно международный студенческий чемпионат по программированию в очередной раз выиграла команда из Петербурга.

При этом многие из международных игроков этой отрасли не только не развивают, но и сворачивают свои программы в России. Для них вопрос рисков важнее, чем технологический потенциал.

В последние 2 года в секторе венчурных инвестиций было значительное сокращение иностранных "входов". Да и российские частные деньги стали все чаще уходить на другие рынки.

У всех сейчас на устах поезд будущего Илона Маска. Можно ли себе представить в обозримом будущем в России частный проект такого масштаба?

— У нас в транспортной сфере есть неестественная монополия в виде РЖД. Но вместе с тем сектор, связанный с транспортом, — он гораздо менее зарегулированный, чем, скажем, космическая отрасль. Гораздо труднее себе вообразить участие частной компании в подготовке космической программы.

Но частных железнодорожных компаний, по сути, тоже нет.

— Да. Но это вопрос необходимого объема инвестиций, вопрос новых технологий, которые нужны, чтобы добиться другого соотношения цены и качества. В этом смысле проект Маска неоднозначен. Он очень интересен с точки зрения технологий, но его экономика неочевидна. Качество высокое, но найдется ли на этот продукт потребитель, если цена будет в 10 раз выше?

В общем, в сфере транспорта в нашей стране такой частный проект можно по крайней мере вообразить. Хотя, конечно, остается вопрос зарегулированности отрасли. Взять хоть недавний пример с новыми правилами регистрации беспилотных летательных аппаратов. Все скопировано с американской системы, но если там уже есть система регистрации этих аппаратов, то у нас ее даже не начали разрабатывать. И получился просто тупик. Такие вещи, конечно, сильно ограничивают возможности развития новых перспективных отраслей. Но мне кажется, что власть осознает проблему и решение будет найдено.

Хуже ситуация в частной космонавтике, которую я уже упомянул. Она, несомненно, будет активно развиваться в ближайшие годы. Но сейчас крупные государственные заказчики одновременно выполняют роль регуляторов отрасли. Они не привыкли и не умеют работать с частными компаниями, видят в таком сотрудничестве большие риски.

Возможно, есть и еще одна составляющая проблемы: как в политической сфере, так и то, что делает государство в сфере высоких технологий, больше похоже на имитацию деятельности. А предприниматели не то что не имеют поддержки, а получают палку в колесо.

— Я бы не стал так жестко формулировать, но проблема есть. Она состоит в том, что государство через объявленные программы развития выращивает целый класс компаний — профессиональных грантоедов, целью которых становится не получение прибыли, а получение госфинансирования. Это не специфически российское явление, такие примеры есть во многих странах, и тем не менее. Вместо того чтобы учиться эффективно работать, многие учатся правильно писать заявки.

Определить, кто из претендентов на какой–то бюджет по–настоящему достоин этих средств, кто из них будет эффективно использовать, а не просто осваивать эти деньги, — это на самом деле весьма непростая задача. Но в целом государственное финансирование развращает.

Есть целая категория крупных госкомпаний, которые без господдержки существовать и развиваться пока не могут. А целью любого бизнеса, в том числе и госкомпании, должно быть получение прибыли. Они должны бороться за то, чтобы получать прибыль от собственной деятельности, а не от бюджета. Из–за управленческой неэффективности у них не остается ресурсов для собственного развития. Но они не переживают, потому что привыкли, что тем или иным образом эти инвестиции они все равно получат — от государства. Вот в чем проблема.

Политический конфликт России с Западом, конечно, мешает взаимодействию с иностранными коллегами. Но насколько значительна эта проблема? Это критическая помеха или нет?

— Тут очень много человеческого фактора и нет никакой закономерности. Серьезность взаимоотношений с собственным правительством разные люди оценивают по–разному. Для кого–то важнее долгосрочные, наработанные связи — и они остаются в России. А для кого–то важнее взять под козырек и выполнить пожелания политического руководства своей страны. Негативное влияние есть, но нельзя сказать, что это влияет летально, что жить стало невозможно.

И что в этой сложной, но не фатальной ситуации следовало бы делать государству?

— Для того чтобы существенно повысить эффективность технологического бизнеса в нашей стране, нужны даже не институциональные, а просто политические решения, которые послужили бы сигналом для бизнеса.

Отдельные подобные решения принимаются. Скажем, создан российский экспортный центр. Это весьма позитивное решение, сигнал, что желание бизнеса работать на экспорт поддерживается государством. Нам нужно переориентировать инновационную технологическую политику на экспорт. У нас огромная территория, но небольшая экономика — около 2,5% мировой. Для многих технологических проектов и продуктов этого просто недостаточно для того, чтобы выйти на самоокупаемость и экономическую эффективность.

Не зря большинство компаний в мире (безотносительно национальной принадлежности) заходят на глобальный рынок через США: США — это порядка четверти мировой экономики. Это самодостаточный рынок, там можно развиться до глобальной экспансии. А у нас — нет.

Это наша ловушка: географически страна большая, и кажется, что можно сначала вырасти здесь и только потом начинать заниматься экспансией.

Это не так. Нет ни одного примера, чтобы компания, успешно работающая на глобальном рынке, начинала с завоевания внутреннего.

Очень нужен политический сигнал о том, что задачей нашего бизнеса является зарабатывание денег для страны на внешних рынках. История успеха Китая начиналась именно с этого.

В России мы пока такого сигнала не слышали.