Черный куб Новой сцены Александринского театра распахнут настежь, до стеклянных дверей, ведущих к служебному входу. Ступеньки снаружи подсвечены прожекторами, а вместе с ними аутентичная зимняя взвесь из дождя и снега пополам. Публика внутри мерзнет от одного этого вида. Откуда–то из темноты выходит Режиссер (не настоящий, Николай Рощин, а сценический — Дмитрий Лысенков), просит собравшихся потерпеть. Ждем госприемки. А вот и она: двери распахиваются, охрана суетится, чиновники в каракулевых шапках–пирожках вальяжно поднимаются к входу, только руками не помахивают в "мавзолейном" приветствии. Думаете, это режиссерский ответ злобе дня, настойчивым попыткам ввести в современном театре худсоветы с участием чиновников Минкульта, "общественности" и правоохранительных органов? О нет, это Маяковский, "Баня", третий акт дословно.
"Ответственные товарищи" наблюдают сатиру на бюрократов 1930 года, которую сами же и разыгрывают. Виталий Коваленко и Виктор Смирнов виртуозно "впадают" в роли главначпупса Победоносикова и его заместителя Ивана Ивановича и, уже не выходя из них, оценивают происходящее на сцене — разумеется, отрицательно. Фразы узнаются с лету: и про "искусство, которое должно отображать жизнь", и "не надо народ будоражить", и "назад к классикам". Это тоже Маяковский. Разве что пассаж про недопустимость авангардных экспериментов на государственные деньги — из дня сегодняшнего.
Чтобы спасти спектакль и труппу, Режиссер хватается за компромиссы, как за соломинки: "Свободный мужской состав, притворитесь, что вы — "кто был ничем", и вообразите, что вы — "тот станет всем". Взбирайтесь на плечи друг другу, отображая рост социалистического соревнования…" Цирковая пантомима с "пирамидами" в постановке Владимира Варнавы — забавнейший привет театральному конструктивизму. И тут тоже буквально воспроизведен текст пьесы, которая вошла во все учебники по истории театра XX века вместе с постановкой Мейерхольда, увидевшей сцену ГосТиМа за месяц до самоубийства поэта.
Как ни странно, именно эта верность слову и букве Маяковского играет дурную шутку с новым главным режиссером Александринского театра Николаем Рощиным. В конфликте изобретателей машины времени и служащих Управления по согласованиям что ни пассаж, то лозунг или крылатое выражение. Пощечины продажным журналистам, шпильки в сторону шпиономании, намеки на декриминализацию побоев и даже феминистический дискурс про накрашенные губы — все это вкусно до чрезвычайности. Однако количество исторических гэгов, поражающих своевременностью, так и не переходит в какое–нибудь новое качество, отличное от первого — легко считываемого — плакатно–сатирического слоя спектакля. И когда авторы в 2017 году ровно столько же раз, сколько в 1930–м, демонстрируют зрителю, чем конкретно плохи очереди в госучреждениях, в каких деталях и подробностях смешны и вредны бюрократы, кого и почему не возьмут в коммунистическое будущее, — становится уже "Не смешно!", цитируя мещанку–жену Победоносикова Полечку. Не помогает отчего–то ни пролог с замечательно разыгранным самоубийством трехметровой куклы Маяковского, ни дополняющий оригинальную "Баню" финал с Изобретателем, которому руки оторвали (в буквальном смысле слова).
Вообще–то "Баня" 2017 года построена капитально. Музыка Ивана Волкова — хромающий джазец с тубой и похоронным привкусом — изумительно вплетается в действие, а то и дирижирует им. Исторические костюмы Екатерины Коптяевой — словно ожившие музейные экспонаты. Технические фокусы — все к месту: кресло начальника катается само собой, телефонный провод растягивается на неправдоподобную длину, фрагменты Новой сцены лихо уезжают то в подвал, то в потолок. Людей только незаметно. Как, впрочем, не видно их за "типажами" и у Маяковского. Да можно бы, пожалуй, и без людей. Кажется, подтянуть какие–то винтики и гайки в машине этого спектакля — и она поедет, и лучше бы не в коммунистическое будущее 2030 года (чур нас, чур! Его и Маяковский в "Бане" заметно опасался), а в настоящее. Многослойное. Неоднозначное.
