Четверо, а затем трое деревенских жителей живут в совершенной глуши, где постоянно перебои с электричеством и связью, а продукты доставляет передвижная автолавка раз или два в неделю. Повсюду обветшание, бесприютность, пустынность в духе Беккета. Режиссер Парри отталкивается от реальности, в которой не живут, а выживают, вынуждены — с поправкой еще и на нелегкий крестьянский быт — буквально тянуть лямку жизни. Все это режиссер ничуть не пытается компенсировать, как сегодня принято, евроремонтом, какой–то ложной надеждой в конце, как и не стремится припудрить убогость скабрезным анекдотом в духе 1990–х: "Приходит как–то вечером дед к бабке…" За всем этим, напротив, есть какая–то непривычная серьезность.
Трагический случай заставил оставшихся жителей посмотреть на себя со стороны, решать для себя вопрос, как жить дальше. Традиционным зеркалом в таком "деревенском кино" всегда служил город — но здесь зеркало оказывается как бы мутным или запотевшим. Оно не дает ответа, как принято писать еще со времен Гоголя. И это создает совершенно неожиданный, новый и глобальный ракурс — взгляд на цивилизацию в целом.
Да, это сугубо ламповый мир, "до Интернета" (которого в фильме словно бы и не существует), но ведь именно в таком вакууме и живет вполне сознательно часть страны. С одной стороны, телевизор сегодня окончательно уравнял город и деревню. Где–то экран побольше, где–то поменьше, но это все равно один и тот же телевизор. Однако это "стирание границ" означает теперь не уравнивание в правах, а, напротив, уравнивание в бесправии, в бессмыслице. Да, никакого откровения в деревенской жизни больше нет. В городе комфорт, уют, развлечения, но экзистенциальных преимуществ город также теперь лишен, он ничем не хуже и не лучше захолустья. Удивительно, как замкнулась тут вся полувековая российская деревенская проза: конфликта между городом и деревней больше нет, потому что "оба хуже". Место само по себе больше не дает никаких преимуществ. И это невольно подталкивает людей к поиску решений не вовне, в внутри себя: смысл, опору, основание бытия теперь нужно искать самостоятельно.
Чем на интуитивном уровне и заняты герои этой драмы: и балагур (Роман Мадянов), и молчун (Федор Добронравов), и бодрая еще хозяйка (Ирина Розанова). Поразительно, как герои, словно в лабораторных условиях, воспроизводят все стадии формирования современного общества: от утопии — к модерну, к конкуренции, коммуникации, поиску диалога и, наконец, к новой этике и ответственности. Ветряк, который устанавливает самостоятельно герой — чтобы не зависеть от городской электростанции, — символизирует переход к новой жизни. Еще один поразительный факт — здесь почти совершенно нет Левиафана, государства, оно никак не представлено в лице скорой помощи или помощи технической.
Скромный, камерный фильм, можно сказать, на троих. Состоящие из ухмылок, усмешек и пожиманий плечами диалоги, которые скрывают между тем напряженный, пульсирующий внутренний монолог всех троих. При этом нет никакой проповеди, пропаганды ценностей — просто констатация. Даже удивительно, что в таком небольшом, скромном даже по хронометражу фильме многое сказано — такое в хорошем смысле бурление мысли при кажущемся безмолвии.
