Режиссер как будто все знал. Постановка Теодороса Терзопулоса по пьесе Хайнера Мюллера 1970 года идеально вписалась в новый дивный мир онлайн–трансляций и вынужденной социофобии. Александринский театр, начавший эру онлайн–премьер с "Маузера", попал в десятку не целясь. Этот спектакль не просто допускает, но чуть ли не требует драматически пустого зрительного зала, лишенного уютного светского гула. Через зияющее безлюдье партера растянут крест: Судья и хор обвиняемых на сцене, Инструктор и второй хор в оркестровой яме, Жертва и его хор в амфитеатре, поперечной перекладиной служат ряды пустых ботинок, словно прямиком из будапештского мемориала жертвам холокоста. В рифму — вертикальный крест из пыльных плащей через весь задник сцены. Пристальный, прямо–таки осязаемый коллективный взгляд отсутствующего зрителя — невидимого, но видящего самые крупные планы, — что твой взгляд истории / судьбы / высшего судии, нужное подчеркнуть.
"Что есть человек? Мы не знаем", — многажды повторяют судьи. И не кривят отсутствующей у них душой. Ничего личного, теплого, ничего человеческого нет в "Маузере", наоборот. Этот опус — ледяной ритуал расчеловечивания. Он превращает каждого участника в функцию, в руку с маузером, кусок плоти, которой движет "революция". Фрагменты из "Тихого Дона" и Бабеля — совсем короткие — повторяются и повторяются как заклинания. Новое коленце, новое словцо прибавляется только после повтора всех старых, и так по кругу до бесконечности. "Траву нужно полоть, чтобы она была зеленой". "Хлеб революции — смерть ее врагов". "Тот, кто считает себя своей собственностью, — враг революции". "Выполни свою работу — скажи "да" смерти".
Судья — Елена Немзер — с блестящим крестом на груди и черной прядью во взбитых седых локонах (в точности как у Стервеллы де Виль из "101 далматинца") чеканит афоризмы с бесстрастным брехтовским напором. Инструктор — Игорь Волков — повторяет их с вкрадчивой насмешкой, как школьный учитель, давно уставший от своих "дважды два…". В ряд с Волковым — женский хор с пронзительно–однообразными русскими духовными стихами. Жертва — Николай Мартон — по–стариковски мягко произносит свое "Я не хочу умирать", тенорком Вертинского запевает "То не ветер" и с декадентским хохотом исчезает навсегда (это когда его уже облачили в дамское). Жертва находится в основании креста, она — его вертикальная перекладина: Мартон проходит через весь партер к просцениуму и обратно, своими шагами выстраивая сценическую геометрию. За его спиной мужской хор с революционными песнями, разложенными на молекулы.
В центре — хор обвиняемых во главе с великолепным Николаем Велиным. Вот кто проделал тяжелую, вполне революционную работу. Потоки речи сведены к выдыханию слов, переходят то в лай, то в хохот, то в комариный писк. Когда не говорит, обвиняемый тяжко дышит. Непрестанное дыхание — самая суть живой человеческой плоти — составляет музыкальную основу и тот предмет, вокруг которого творится ритуал, похожий не столько на спектакль, сколько на идеальный 3D арт–объект. Трепетание обнаженных мужских торсов (к Велину постепенно присоединяются еще четверо артистов, вылитые образцы советского монументального искусства), хореографически четкое биение сердец и тел, саунд–дизайнерски срежиссированная паника умирающего, длящаяся час двадцать агония разума — все это должно остановиться в финале. Бесполезно раз за разом взывать к судьям: "Зачем убивать и умирать?"
Картинка идеальна для воспроизведения на видео. В онлайн–"Маузере" (а автору сих строк довелось видеть его дважды: в первый, счастливый раз — с пустой галерки Александринского театра) теряются лишь некоторые звуковые эффекты. Увы, они ключевые. Женский хор взвывает глиссандо до самых пронзительных верхов и там рассыпается диким вибрато — звучит шокирующе, как будто живым певицам выкрутили ручку высоких частот на синтезаторе. Такие же расчеловечивающие эффекты "применены" к хору мужскому. В онлайне не слышен убийственный контраст между живыми исполнителями и механистичностью звуков, которые они издают. Даже дыхание обвиняемых сливается подчас в эдакий электронный эмбиент — самая лучшая аудиозапись все еще не способна передать всю глубину реального звучания. Даст Бог, до реального доживем. Но, положа руку на сердце, и виртуальное звучание Александринского "Маузера" сражает наповал. В наши панические времена так уж точно.
