Умерев, режиссер Алексей Балабанов дождался соболезнований с самого верха. Но если те, кто у нас заказывает музыку, и испытали какое–то чувство, то это было облегчение.
Иногда Балабанову случалось подступать к опасной черте, и кто знает, что он мог бы еще учудить, останься в живых. О чем мог бы рассказать. "Фильмы Алексея Балабанова — коллективный портрет страны в самые драматические периоды ее истории", — написал Дмитрий Медведев в "Фейсбуке". Не совсем так — вернее, совсем не так.
Все фильмы Балабанова, от "Замка" и "Уродов" до "Груза–200" и "Морфия" — не про 1917–й или там 1913–й, и не про 1984–й, и не про Кафку. Они про сегодня. Конечно, это никакой не реализм, Балабанов — выдумщик, мифотворец, наверное, еще в палате пионерлагеря ужастики свои сверстникам на ходу сочинял. Но при этом куда лучше, чем любому документалисту, ему удавалось ухватить дух времени. Нашего времени. Режиссер мог наряжать своих героев в исторические одежды разных эпох, но рассказывал он — со знанием дела, с драйвом рассказывал — о том времени, какое знал сам. О гнусном, лживом, извращенном времени, о людях, которые больше смерти боятся посмотреть в зеркало. А нарядишь их в костюмы большевиков или советских милиционеров — вроде сами себя и не узнают или делают вид, что не узнали. Похлопают — и вернутся к своим гнусностям. В те моменты, когда Балабанов не скрывал, что рассказывает про нас, про вас, про себя, он попадал в зрителя. Отсюда бешеный успех "Брата" и "Брата–2".
"Брат" вырвал наше кино из безвременья конца 1990–х, когда страна жила в постбрежневизме–2, в атмосфере тотального разложения, с очередным сенильным геронтократом у власти. О сегодняшнем дне таким же прямым языком говорить опасно. Да никто и не даст — нашим кинематографом заправляют родственные кланы, которые озабочены лишь дележкой шагреневой кожи зрительского интереса.
Но пример Балабанова показывает, что время от времени находится мальчик, который говорит, что король–то — голый.
