"Выходной Петербург". Зависть как двигатель

В галерее " Борей " проходит выставка группы "Паразит" "Черная зависть". Это подлинное украшение параллельной программы "Манифесты". На ней есть все то, чего ожидала от биеннале петербургская публика: злободневность, обсуждение проблем местной арт–сцены, остроумие и неукротимая любовь к постоянству веселья и грязи.

Фестиваль продлится еще пару месяцев, и, надо надеяться, мы увидим немало таких живых и полемичных проектов, а не те дежурные выставки, которыми он открылся в конце июня.

"Черная зависть" — едва ли не первая попытка завести на "Манифесте" разговор о том, какие непростые отношения у местного искусства с международной арт–сценой. Только небольшая часть петербургской художественной жизни включена в систему современного искусства с его фестивалями, музеями, фондами и галереями.

"Паразит", кстати, готов прибрать к рукам и интернациональный арт, и то, что происходит на наших ингерманландских болотах. "Паразиту" внятно все, особенно большие чувства. Например, зависть к удачному художнику, — испокон веков один из краеугольных камней мира прекрасного и возвышенного. Выставка в "Борее" как раз про эту движущую силу творчества. Петербургу по большому счету остается только завидовать художнику, которого любят арт–дилеры и кураторы, а также арт–дилерам и кураторам, которых любят директора музеев, номенклатура Министерства культуры и менеджеры высшего звена. Завидовать можно буквально всем, кто связан с contemporary art: критикам, галеристам, преподавателям постмодернизма в колледжах и зрителям, которых приучили ходить в Центр Помпиду и МОМА, но любить это искусство так и не научили. В Петербурге такой жизни пока мало. С приземлением на нашей гостеприимной земле десанта "Манифесты" этот дефицит стал только более очевидным, а зависть — иссиня–черной. "Паразит" на разные лады рассказывает об этой ситуации в меру провокативно, стильно, не без ехидства и с великорусской тоской, закаленной петербургской меланхолией. Игорь Панин настаивает на неприкосновенности художественной свободы, какими бы ни были законы арт–мира.

Владимир Лило инсценирует счастье быть художником, даже если о твоем существовании знают только несколько знакомых. Владимир Козин хотел бы, чтобы русское искусство было интересно за границей не только вместе с матрешками, балалайками и бюстами вождей. Семен Мотолянец не считает безвыходной ситуацию, когда твое место занято и надо идти уже проторенной дорогой. А Александр Морозов напоминает о том, что если новому Адольфу Шикельгруберу не дать стать художником, ничего хорошего из этого опять не выйдет.