Историк Лев Лурье посвятил свою новую колонку Михаилу Горбачеву и, в частности, припоминает впечатление от его первого приезда в Ленинград в качестве генсека: "Это вызвало оторопь, а потом восторг, примерно как если бы собака заговорила".
Во вторник, 2 марта, Михаилу Горбачеву исполнилось 85 лет. Более противоречивой фигуры в русской истории ХХ века трудно сыскать.
Его появление в нашей жизни поначалу воспринималось скорее иронически. Такой же тусклый, как все остальное брежневское руководство, он стал известен радиослушателям, телезрителям и политинформаторам заведомо бессмысленной "Продовольственной программой". Поэтому, когда после череды смертей партийных патриархов генсеком стал этот 54–летний бодрячок, никакой сенсации не произошло.
В мае 1985 года Горбачев прилетел в Ленинград. Его "членовоз" остановился у Средней Рогатки. Новый вождь вышел из машины и, чего город не видел со времен Кирова, подошел к согнанным по разнорядке ленинградцам. Это вызвало оторопь, а потом восторг, примерно как если бы собака заговорила. Михаил Сергеевич выкрикнул что–то ритуальное типа "Больше социализма, товарищи!" и под крики "Ура!" отбыл в Смольный.
Как теперь ясно, такой поведенческий жест выявлял в этом похожем на Павла Ивановича Чичикова бодрячке его главное качество, определившее шестилетнее правление, — желание нравиться всем, здесь и сейчас.
Горбачев сформировался в сталинское время. Сын председателя колхоза, школьником он получил орден за ударный труд при уборке урожая и отправился учиться на юридический факультет МГУ. К 19 годам уже кандидат в члены ВКП(б). Кем хотел стать Миша — следователем МГБ, прокурором? Налегает он, впрочем, на комсомольскую работу — становится секретарем комитета комсомола МГУ. Потом долгая карьера в Ставрополе и ни дня на производстве: комсомольские, потом партийные органы.
Никакой романтики — бюрократические дебри брежневской номенклатуры. Именно благодаря артистизму, умению рассказать вовремя анекдот, организовать застолье с шашлыком и прекрасным видом, вовремя промолчать, изобразить скорбь или патриотический угар, Горбачев сумел сделать невиданную по тем временам карьеру: перебраться из захолустья в Москву, стать секретарем ЦК, членом Политбюро, правой рукой Юрия Андропова и наконец генсеком.
Поклонники созидателя перестройки любят приводить такой аргумент для его прославления: хотел бы оставаться вождем до смерти — не начинал бы реформы. Но изменения начались до Горбачева, он скорее стал жертвой обстоятельств, нежели их творцом. С начала 1980–х снижается цена нефти, а экономика СССР зависела от углеводородов не меньше, чем сейчас российская.
Взбадривание страны внешнеполитической движухой достигло естественных пределов: завязли в Афганистане, начали проигрывать гонку вооружений, репутацию донельзя ухудшил "Боинг". И тем не менее ни 1985–й, ни большая часть 1986 года никаких изменений ни во внутренней, ни во внешней политике не принесли.
Вместо того чтобы экономить, огромные деньги были вбуханы в "ускорение социально–экономического развития страны" — строительство новых заводов. Другой удар по бюджету нанесла антиалкогольная реформа. В мае 1986–го была введена госприемка — волшебная палочка, которая должна была остановить выпуск брака. Чтобы нравиться народу, проводилась "сильная социальная политика" — в частности, резко увеличились темпы жилищного строительства. Диссиденты сидели на Потьме и Перми, телевизионные программы не отличались от брежневских, поехать в Болгарию было нереально — ландшафт в целом оставался прежним.
В начале 1980–х стоимость барреля была $35, в 1986 году она одномоментно упала в 3 раза — до $10. Денег на то, чтобы кормить армию, бюджетников, страны социализма, содержать базы по всему свету, воевать в Йемене, Никарагуа, Афганистане, Анголе и Мозамбике и поддерживать жизненный уровень советских людей, не было.
Вот тут–то и начинается перестройка: понравиться Западу, получить кредиты, переждать. Возникает слово "гласность", Сахарова возвращают из Горького, легализуются частники. Начинаются реальные перемены.
Никита Хрущев говаривал: "Главное — чтобы оттепель не превратилась в половодье".
У Горбачева пути назад просто не было. Система оказалась нереформируемой, все пошло вразнос. Кооперативный сектор выигрывал конкуренцию у госпредприятий, а закрыть их Горбачев не решался. Гласность усиливала сепаратизм союзных республик и стремление стран Восточной Европы к сближению с Западом. События вышли из–под контроля, каждый следующий шаг становился вынужденным и только ухудшал положение.
Он произносил бесконечные речи, умолял и грозил, вводил войска в Вильнюс и Баку, соглашался на создание ГКЧП, дружил с Колем и Бушем — все тщетно. Зацепиться было не за что. Историческое половодье понесло Михаила Горбачева как щепку. Но на дно он не пошел. Его мирная старость — следствие той самой перестройки, жертвой которой он стал. Гласность привела к относительному смягчению исторических нравов, и теперь проигравших не расстреливают и не отправляют на дачу под домашний арест.
