Публицист Александр Невзоров объяснил, почему оскорблять — значит мыслить

Александр, вы неожиданно стали лектором — читаете курс "Искусство оскорблять". Что означает в вашем понимании "оскорблять"?

— Это слово очень емкое, очень точное, и мне довольно сложно подобрать ему какие–то исчерпывающие определения и синонимы. Оскорбление — это очень хорошая форма общения. Оно придает пикантности и жесткости любому разговору, при этом мы избегаем вульгарного хамства.

Название "Искусство оскорблять" я позаимствовал у собственных приватных курсов, которые читал в Москве для очень специализированной публики: я учил людей вести себя в эфире. В какой–то момент мне стало понятно, что в Петербурге есть люди, которым это тоже интересно. И можно было бы попробовать этим людям кое–что рассказать, не в полном, естественно, объеме, без всяких секретов эфирного поведения, каких–то сугубо телевизионных подлостей и каверз.

Чем отличается подобный формат от привычного жанра творческой встречи?

— Я всё надеюсь, что мне перестанут задавать вопросы про политику, которые я искренне ненавижу. У меня для этого есть эфиры "Дождя" и "Эха Москвы", где я обязан на эту тему говорить и могу от души пофанфаронить. К обычным творческим вечерам я отношусь отчасти как к голгофе, вопросы всегда одни и те же: Путин, фашизм, Украина, Шойгу, почему я не люблю Достоевского.

Я надеюсь на интеллектуализм петербургской публики и хочу верить, что в этот раз публика несколько другая. Здесь я хочу поделиться своими соображениями о том, что такое мышление.

То есть между словами "мышление" и "оскорбление" вы ставите знак равенства?

— Конечно. Всё, что несет в себе мысль, для большинства оскорбительно. Были оскорбительны Вольтер и Ламетри. Был оскорбителен Галилей, сказавший, что ни Земля, ни даже Солнце не являются центром мироздания. Некая леди Брюстер, ознакомившись с теорией Дарвина, упала в обморок. А Роберт Фицрой, бывший компаньоном Чарльза Дарвина во время путешествия на "Бигле", впоследствии перерезал себе глотку.

Крупнейшие физические открытия тоже оскорбительны для нас, потому что наш язык неплох, чтобы писать стишки, проскрипции и статьи в газеты, но он не годится, чтобы обозначать процессы субатомного мира. Мы затопили квантовую теорию помоями человеческой речи.

Вы видите среди отечественных политиков тех, кто владеет этим высоким искусством оскорблять?

— Практически нет, как во власти, так и среди оппозиции. Тот ор, который устраивает Жириновский, — это просто физиологический напор, примитивное подавление. У него это неплохо отработано, но в любой беседе, требующей интеллекта, Вольфович абсолютно бессилен и тут же сдувается.

Я помню, как в соловьевской программе "Один на один" Михаил Дмитриевич Прохоров, проявив изумительное хладнокровие и умение мыслить, легко Жирика обставил. Искусство оскорблять, то есть собственно мышление, — несложное ремесло, не труднее лепки горшков и окраски матрешек. Овладеть этим ремеслом может каждый, просто почему–то все испытывают перед этим мистический трепет. Гениев нет, есть трудяги.

Владимир Путин тоже не владеет этими навыками?

— Абсолютно нет.

Вы же не раз говорили, что он прошел серьезную школу в КГБ.

— Это школа воспитания, а не мышления. Это совершенно другое ремесло. Мышлению в госбезопасности не учат. В подобных закрытых корпорациях главное — это исполнение команд, а не собственные инициативы и дерзновения. Кроме того, он, извините за выражение, юрист, то есть человек, уверенный, что творог делают из вареников.

Насколько актуально искусство оскорблять для западной аудитории, учитывая принятые нормы толерантности, политкорректности и прочее?

— Как раз такое искусство и учит оскорблять безнаказанно, учит вести себя так, чтобы не вляпываться в скандалы и суды. Оскорбить можно так, чтобы собеседник чувствовал себя облагодетельствованным. В отличие от наших политиков, которые толковым советникам предпочтут несколько лишних костюмов от "Бриони", западные публичные персоны на консультантах не экономят и как следствие — внятны, последовательны и выступают с позиции здравого смысла. Они, конечно, не чужды и религиозной риторики, но это их ни к чему не обязывает.

Как ваши творческие встречи или подобные лекции связаны с вашей профессией? Или это совсем другая модель разговора?

— Я далек от мысли, что массовая аудитория будет представлять некое подобие моего физиологического кружка, где разбираются действительно серьезные вопросы. Но я ожидаю увидеть заинтересованность в очень непростых и проблемных вещах, которые сегодня не обсуждаются в СМИ. Я имею в виду, конечно, в первую очередь атеизм как инструмент познания и понимания этого мира. Ведь атеизм состоит из множества научных открытий, и при этом он сам является научным открытием. Первобытная дикарская религиозность была одинаково характерна для всех народов, все искали объяснения сложных вещей в сказках, которые так легко складывались… Атеизм как способ познания предполагает трезвый взгляд, отказ от фантазийного элемента, в том числе в науке. Хотя, конечно, и в науке этого хватает, потому что все время гадит культура.

Что вы имеете в виду?

— Всю эту фигню, которую они напридумывали. Ведь культура стремится либо обслуживать существующие глупости, либо утверждать новые. Такое намертво закрепляется в мозгах, и вытравить это довольно сложно. Скажем, все считают, что египетские пирамиды — это памятник культуры, и сильно удивляются, когда ты говоришь: каждая такая пирамида — это пример абсолютного идиотизма. Тысячи погубленных жизней, десятки тысяч калек — ради чего? Чтобы воздвигнуть сооружение, в котором будут лежать два сушеных покойника, обставленные мисочками, как коты. А ведь те же самые египтяне могли бы лучше воспользоваться теми знаниями, которые имели, они могли в то время осуществить прорывы в анатомии, у них была возможность выяснить свойства многих химических элементов…

Подобное строительство так или иначе двигало науку вперед…

— Эти познания уже должны были существовать, и возведение еще одного памятника коллективного маразма геометрию не развивает. В любом случае маленький прикладной смыслик несоизмерим с теми грандиозными силами, которые на это были брошены.

Культура делает глупость сакральной, позолотив ее. И Нотр–Дам–де–Пари, и все эти итальянские соборы, и пирамиды Египта — это свидетельство не ума, а маразма. Культура всегда идет рука об руку с культом, то есть с религией. И та и другая основаны на мифологии и стремятся придать человеку гораздо большее значение, нежели тот заслуживает, и подменить собой реальность. Возьмите художественную литературу: это всегда подмена реальности, люди такими не бывают, нам навязывают абсолютно вымышленный образ человека.

Вы говорите, что культура либо обслуживает глупости, либо генерирует. Но как быть, скажем, с делом Дрейфуса или Бейлиса, когда именно представители культуры выступили против тупости, невежества и жестокости?

— На общем фоне это настолько незначительно, что этим можно пренебречь. Никто не отрицает неизбежности культуры, но ее роль для познания всегда категорически отрицательная. Именно из–за культуры теория эволюции так и не стала частью общественного мировоззрения. Именно культура вдалбливала людям, что существо под названием человек — это что–то исключительное, венец творения, он не может иметь предками грязных обезьян, а уж тем более рептилий и рыб. Мерзости межлюдских отношений, как выражался Иван Петрович Павлов, с ее помощью не излечиваются. Эта ваша культура пестовалась в течение тысяч лет, и все закончилось двумя мировыми войнами, миллионами убитых, искалеченных, изнасилованных. Физик Макс Борн однажды сказал, что наука разрушает этический фундамент цивилизации. И это прекрасно. Единственное, что меня огорчает, — она это делает очень медленно.

В своих размышлениях о человеке и его культуре мы находимся в положении несчастных существ, которые к пылесосу получили инструкцию по эксплуатации кофеварки. Культура нам предлагает инструкцию к несуществующему предмету. Кишечные бактерии значительно влиятельнее, чем живопись Караваджо или любой из русских классиков. Человек — это порочное, похотливое, агрессивное, опасное (в том числе для самого себя) существо. И этическая система взаимоотношений людей должна была быть совсем другой.

Картина художника Копейкина в вашем кабинете — это культура или не культура?

— Копейкин — это чистая политика и настоящее хулиганство, хоть и проходит по ведомству живописи. Не надо меня ловить на противоречиях. Я же не говорю, что от культуры надо быть совершенно свободным, тем более что это невозможно. В нее можно играть, иногда даже нужно, но не надо воспринимать ее всерьез как инструмент познания.

У вас есть ученики на ТВ?

— На телевидении никакие человеческие связи невозможны. Это джунгли, где каждый за себя. С телевизионщиками мне совершенно неинтересно. Есть люди, которых вдохновил мой успех и которые пытались подражать мне, надеясь добиться тех же результатов. Глядя на них, я чувствую себя папашей–алкоголиком, у которого дома из всех углов вылезают умственно отсталые детишки, зачатые в пьяном безумии. Я стыжусь всех этих мальчиков со стеклянным взглядом и текущей изо рта слюной.

Антон Красовский называет вас в числе тех, у кого он учился профессии.

— Красовский — блестящий парень. За него как раз я стыда не испытываю. У него непростая судьба, которая будет, как я понимаю, складываться все сложнее. Но он не перестает быть столь же бесстрашным и талантливым. Это исключение.

Что вы умеете в журналистике, чего не умеет делать никто?

— Вычислять. Формулировать. Жесткие формулировки — та форма, в которой живет мысль. Если изменить формулировку — изменится и мысль. Она будет искажена или вовсе исчезнет. Я понимаю всю силу точных формулировок. Этому меня выучили Борны, Планки и Резерфорды.

Когда–то вы сказали, что военный корреспондент — особая профессия, которой нужно основательно учиться. Учитывая ваш опыт работы в боевых условиях, вам никогда не предлагали поднатаскать будущих военкоров?

— Никогда. К тому же после того, что случилось на Украине, российская военщина стала мне окончательно отвратительна. Преподавая, я бы не смог преодолеть естественное чувство брезгливости.

Вы говорили, что некоторое время назад вам настоятельно порекомендовали не упоминать в своих публичных выступлениях страну на букву У и полуостров на букву К. Эта рекомендация сохраняется?

— Вероятно, но я решил, что я эти конвенции соблюдать больше не хочу.

Книгу мемуаров не хотите выпустить?

— Я слишком много знаю.

Это может быть "Книга мертвых": Лев Гумилев, Анатолий Собчак, генерал Рохлин, пророссийские чеченцы, легендарные питерские бандиты… Мертвым не больно.

— Я получил от этих людей то, что хотел: информацию, опыт, какие–то навыки, умение себя вести, и мне уже не хочется их оживлять. К тому же вы знаете мое отношение к несерьезной литературе. Максимум, что я готов читать из ненаучных сочинений, — это дневники физика Фейнмана.

К 70–летию Бориса Березовского журнал "Сноб" затеял проект его памяти. Многие поделились воспоминаниями о том, каким он парнем был. Вас не было в их числе.

— Мне предлагали поучаствовать. Я отказался, поскольку уже сказал все, что хотел, про Борю, повторяться неохота. К тому же я не вижу в Борисе Абрамовиче того объекта обсуждения, который они пытаются монументизировать. Это был достаточно заурядный человек.

Академик, доктор наук!

— Это ни о чем не говорит. Выйдите на Дворцовую набережную, там таких встретите штук пятьдесят. Во всем мире вузы выпускают множество людей, которые умеют жонглировать замысловатыми терминами и надувать щеки, но в результате они хорошо если открывают новый способ мытья пробирок или вычисляют в ангстремах дорогу до ближайшего пивного ларька. Всерьез воспринимать эти титулы у меня не получается.