Из-под бетонной плиты, которой нынче накрыта Октябрьская революция, все равно пробиваются исторические дискуссии. Эта плита — то, из-за чего терпят крах все попытки Кремля соорудить новую идеологию.
Загадочный день 7 ноября — праздник больше не праздник, но окончательно вытравить его из общественного сознания не получается. С утра в Москве проходит торжественный марш, посвященный годовщине военного парада 7 ноября 1941 года; вроде бы совсем другая тематика, но ведь тот парад был приурочен именно к годовщине Октябрьской революции. Получается, что мы отмечаем не революцию, а мероприятие в честь революции — то есть в принципе-то речь идет все равно о революции, но об этом нельзя говорить, а не отметить тоже вроде бы нельзя.
Ровно через год Октябрьской революции исполнится 100 лет. В советское время, понятное дело, эта дата, да и весь 2017 год, превратилась бы в грандиозные торжества, что с ней делать сейчас, совершенно непонятно. Притом что это, пожалуй, самое крупное событие в истории России вообще, а может, и в мировой, и нельзя сделать вид, что его не было.
До юбилея февральской революции осталось и вовсе 3,5 месяца. Сто лет как страна порвала с самодержавием, это ли не значимая дата! Но власть не подает никаких признаков желания даже говорить на эту тему. В Москве открывают памятник князю Владимиру как бы вместо такого разговора.
Владимир Путин любит повторять, что нельзя пересматривать исторические итоги. Он обычно имеет в виду Вторую мировую войну, и о ней говорят так часто, что складывается впечатление, будто история страны началась 22 июня 1941 года. К войне привязывается абсолютно все, включая тот самый марш 7 ноября, благодаря которому даже Октябрьская революция невероятным кульбитом оказывается замаскированной под войну, которая началась только через 24 года.
На это можно было бы не обращать внимания, если бы именно исторические дискуссии не занимали столько места в современном обществе. На истории Кремль густо замешивает новую идеологию всеобщего единства, но с вычеркнутой революцией все дебаты как бы повисают в воздухе. Нельзя ведь ожесточенно спорить о Сталине, игнорируя происхождение его власти, делая вид, что он потомок Романовых, или о доске в память Карла Маннергейма — делая вид, что Маннергейм просто как-то сам собой в один прекрасный момент оказался финским маршалом, видимо, потому что так захотел. А судя по тому задору, с каким разнообразные активисты берутся за решение проблем, понятие революционной необходимости никуда не исчезло и по-прежнему является одним из главных мотиваторов, формирующих гражданское общество.
Хит последних дней — депутат Наталья Поклонская, воюющая за поруганную память Николая II с неснятым еще фильмом "Матильда". И эта история тоже упирается в революцию, ведь сам по себе пиетет, который Поклонская и ее сторонники испытывают перед фигурой последнего императора, продиктован в первую очередь трагизмом его гибели от рук большевиков.
Про революцию принято помалкивать потому, что она противоречит установкам на всеобщее единство российской нации. Нация-то ведь была расколота пополам, и до первой трети XX века власти боятся даже дотронуться. Так кажется спокойней и проще, но в результате возникает временной лаг, все дискуссии неизбежно обрываются в сумеречной зоне либо в ней начинаются, а общество, чуть копни, оказывается таким же расколотым. Именно это сводит на нет все попытки государства сколотить идеологию, ведь равным образом обрываются разговоры не только о поражениях, но и о победах, идеология становится бессвязной и рассыпается. Забвение иной раз хуже любого пересмотра.
