Блокада, наводнение, сложности со снабжением в начале 1990–х — все эти события вызывали у петербуржцев альтруистические чувства. Люди в целом не такие уж и мерзавцы.
Понедельник продемонстрировал качественный скачок альтруизма. Альфия Риф Кызы Алексеева пишет в ленте Татьяны Толстой: "Я, как человек, в общем–то, понаехавший, хочу сказать одно: Санкт–Петербург — это Город! С большой буквы! У меня культурный шок от культурной столицы. Вокруг меня живые люди, которым не все равно. Это так правильно! И да, я никогда такого еще не встречала. Нигде вообще! Не знаю, откуда это в петербуржцах — может, блокада так сказалась и общие горести. Может, просто тут действительно люди живут, любящие свой город, но это поразительно! Выражаю свое почтение и уважение жителям этого города".
Страх не проявлялся публично. Население было обычным северным образом угрюмо. Никто особенно не кричал. Люди оказывали помощь практически молча. Из того, что знаю от приятелей, панические вскрики, напротив, встречали неприятие окружающих.
В чем причина проявленной петербуржцами удивительной взаимопомощи?
Петербург в гораздо большей степени, чем Москва, город в себе. Коренное население численно превосходит приезжих. Общие культурные ценности сильнее. Новоселы быстро становятся своими. Мы, как говорят полицейские, "свою землю топчем". Нешумная воспитанность здесь в крови.
Наш город становится самым европейским в России. Мы просто физически близко к Европе, у нас бывает большое число туристов, а почти у всех петербуржцев есть опыт наблюдения спокойной хельсинкской и иматровской городской жизни великолепно организованного в Скандинавии гражданского общества. А, как заметил Федор Достоевский, важнейшая особенность русского человека — "всемирная отзывчивость".
Самоорганизация естественно связана с социальными сетями, темой благотворительности и взаимопомощи — люди постепенно подключаются к этим процессам. Наши "Ночлежка", AdVita, "Антон тут рядом" — заметные в городе институции, охватывающие десятки, если не сотни тысяч жертвователей. Причем большинство благотворителей не стремятся сообщать о своем благом деле публично, предпочитают оставаться анонимными. То, что мы наблюдали на Марсовом поле 26 марта, — это тоже пример самоорганизации. Мне было страшно за молодых людей, которые вышли на несанкционированный митинг, а потом рванули на Дворцовую и Невский. Но они продемонстрировали образцовую цивилизованность. Переходили улицу на зеленый свет, не толкались и не кричали ничего оскорбительного. Не хаотичная, агрессивная масса, а привыкшие к коллективным действиям европейские молодые люди. То, что их родители, да и они сами, организовались через неделю по другому, трагическому поводу, — естественно.
В России трудно выжить без клановой поддержки. Чтобы в случае чего звонить дяде–прокурору. У всех наличествует опыт создания общественных связей помимо государства — от него постоянно ждут какой–то "подляны". Помогут родственники, земляки, одноклассники.
На наших глазах кланом становится весь Петербург. Горожане начинают видеть в себе сообщество. Если произошла беда, я могу обратиться не к дяде Коле, а вообще к кому–нибудь — и мне помогут. Образцовое поведение горожан контрастировало с бездарностью городской власти. Вот уже почти 3 года мы готовимся к войне, из развешанных на улицах репродукторов–колокольчиков время от времени доносится тревожный голос. Почему было не использовать эту систему оповещения, чтобы сообщать горожанам об открытых и закрытых станциях метро, автобусах, пунктах помощи? У пенсионеров гаджетов нет.
Справедливо вопрошает журналист Константин Шолмов: "Что–то не видел я, как казачьи сотни выдвигаются на патрулирование, чтобы помочь замученным — реально замученным ментам. Не видел, как "Ночные волки" на своих блестящих байках развозят заложников транспортного коллапса. Не слышал, чтобы хоть один храм РПЦ открыл у себя пункт обогрева и раздачи чая. Где был МГЕР, где все эти — наши–ваши со своими полевыми кухнями и в декоративных пилотках?"
Мэр Лондона — кстати, мусульманин — сказал недавно: жизнь в метрополисе предполагает такой риск, как теракт. За то, что мы живем в огромном городе, приходится платить: безопасность в нем ниже, чем в каком–нибудь маленьком поселке. Конечно, страшно будет ездить на метро какое–то время, но мы привыкнем.
