Столетие русской революции отмечают во всем мире. Конференции, круглые столы, новые монографии. Сам я, хотя и историк, 1917 годом никогда специально не занимался. Но не проходит недели без интервью какому–нибудь западному журналисту. Что уж говорить о коллегах, для которых события столетней давности — предмет профессионального интереса.
При этом в нашем отечестве, где и случились 10 дней, которые потрясли мир, никаких особых приготовлений к юбилею не заметно. Обсуждают Матильду Феликсовну, ставят памятники Ивану Грозному, осуждают Польшу за аннексию у Чехии Тешинской Силезии в 1938 году. Начальство не дает никаких указаний, центральные каналы набрали в рот воды. Только петербургская топонимическая комиссия стоит на твердой контрреволюционной позиции: улице Пролетарской Диктатуры вернули прежнее название — Лафонская. Но и тут не чувствуется последовательной твердости — Ленин, Бела Кун, Дыбенко, Луначарский, Коллонтай по–прежнему представлены на карте города.
В чем дело? О Сталине говорят охотно — "противоречивая фигура". Брежнева вспоминают с умилением. Хрущева поругивают — кукуруза, развенчание Сталина, плохие манеры. А о Ленине и Троцком предпочитают молчать. И это в стране, где вся государственная идеология построена на гордости не за настоящее, а за прошлое. Мы отмечаем как национальные праздники не только День Победы, но и освобождение Кремля от поляков в 1612 году.
Думается, дело в сложном характере формирования нынешней властной элиты. Все эти люди не смогли бы занять свои места во власти, получить яхты и дворцы на Рублевке, если бы не две революции.
Дети рабочих Путин и Сечин до 1917 года никогда не поступили бы в Петербургский императорский университет и не были бы офицерами Корпуса жандармов. Ротенберги жили бы в черте оседлости. Внуки крестьян, как и большинство горожан нынешней России, страной не правили и править не могли. Старая Россия — страна, где элита строилась на славном общем прошлом предков и наследственных деньгах.
Но и без другой революции — 1991 года, о которой тоже вспоминать не любят, никто из нынешних начальников (за исключением, может быть, кадровых дипломатов Лаврова и Пескова и уже тогда номенклатурной Валентины Матвиенко) не занял бы сколько–нибудь значимой общественной позиции. Были бы полковниками в отставке, служили где–нибудь начальниками первых отделов, выращивали кабачки на даче.
Проклинать 1917 год сложно еще и потому, что, как ни говори, Гражданскую войну выиграли Ленин и Троцкий, а не Колчак и Деникин. Вернуть России прежние границы смогли именно большевики. Флаг победы над Рейхстагом — красный флаг. Мощная система сателлитов Советского Союза называлась системой социализма. Нынешнее начальство прямо или тайно скорбит об утрате геополитического могущества, достигнутого под руководством КПСС государством пролетарской диктатуры.
Но в революции все для правящего класса отвратительно и неприемлемо. Прежде всего сам характер политических перемен, которые происходят без всякого позволения начальства и приводят к его смене, а иногда, как это случилось после 1917–го, — к уничтожению. Если даже относительно мирные "цветные" революции вызывают такую ненависть в Кремле, то что уж говорить о кровавой русской революции. Такая фобия на политические перемены последний раз была у нас при Николае I: помните его обращенное к гвардейским офицерам на балу в Зимнем дворце: "Господа, седлайте коней, во Франции революция!".
Все эти учредительные собрания, свобода слова, отмена цензуры, все, что вдохновляло в феврале таких разных людей, как Николай Бердяев, Иван Павлов, Александр Куприн и даже Лавр Корнилов, воспринимается как попытка нарушить стабильность, старый режим, основанный на православии и монархии.
Идеи имущественного равенства, которые вдохновляли Петроград в октябре, тоже перпендикулярны нынешним нравам. Потомки Швондеров и Шариковых воображают себя профессорами Преображенскими. И, когда им говорят о необходимости как–то сдерживать свои собственнические инстинкты, сразу вспоминают: "Взять и поделить!".
Начальство не хочет вспоминать 1917 год — ни добрым, ни дурным словом. Жить, как считает Мединский, надо мифами — они заменяют историю. Такой миф про события столетней давности не сложился. И это неплохо. Историки вольны рассуждать о том, почему казавшаяся незыблемой империя пала за 7 дней.
