Это не Гоголь. "Тарас" в театре "Балтийский дом"

Это не Гоголь — так ответственно заявил "якутский Тарантино" (почти официальный титул) Сергей Потапов. Михаил Башкиров, сибирский драматург и завсегдатай "Любимовки", 5 раз переписал классика, сохраняя все про казачью вольницу, добавляя женскую линию, слегка меняя линии судеб.

Художник–постановщик Михаил Егоров поставил во главу угла шаманский столб с поминальными разноцветными лоскутками, их же привязал к плетям, которыми Тарас то и дело хлещет жену и сыновей. Якутский магический реализм отлично рифмуется с южными страшными сказками вроде какой–нибудь гоголевской "Страшной мести". А мести, насилия, страхолюдных мертвецов, мистических кровопийц, красавиц–ведьм и всяких фольклорных ужасов в спектакле предостаточно.

И все же зачем? Зачем славной команде Театра Саха для постановки в Балтдоме понадобился именно "Тарас Бульба" (о чем творцы договорились еще весной на балтдомовском фестивале "Встречи в России")? Зачем это сейчас, когда любое прикосновение к украинской теме вызывает острейшую боль, пусть и кардинально отличной этиологии, диагностируемой в двух полярных лагерях разделенного российского общества? В одном из интервью Сергей Потапов проявил удивительную незамутненность взгляда на нынешние войну и мир, заявив: "Я вас сразу предупреждаю: когда мы писали пьесу, вообще об этом не думали. У нас чисто художественное произведение, никакого политического подтекста там не будет. Правда, кто захочет, все равно его увидит, но я предупреждаю заранее — политика мне чужда".

Так ли? Посмотрим на сцену. Запорожские казаки в национальных лохмотьях, с чубами и без, жрут, пьют, бузят, когда становится совсем скучно — идут захватывать богатый польский городок. Тарас в аутентичном исполнении Леонида Алимова — воплощение бессмысленной брутальности: все зло от баб, сыновья должны понюхать пороху, где мы — там и Сечь, жиды — христопродавцы…

Неубиваемый жид Янкель (Анатолий Дубанов) и в польскую крепость проведет, и водкой на войне поторгует, и даже после убийства возлюбленной будет танцевать и смотреть на солнце. Бабы в спектакле и вправду чистое зло. Любовь панночки Селины (Елена Карпова) — ворожба непреодолимой стихийной силы, из–за которой сын Андрий (Олег Коробкин) становится предателем, сын Остап (Егор Лесников) героически погибает, Тарас сходит с ума и превращается в живодера, таскающего отрубленные головы младенцев в авоське. Жути добавляет свита Панночки — Свинья (жизнерадостная Наталья Парашкина становится страшной лишь на минутку, когда говорит за Панночку, но этого достаточно) и Татарка (Анна Щетинина, изломанная, как марионетка, и пластичная, как животное).

Даже Родина–Мать (Мария Шульга) интересна своему мужу Тарасу только в роли Призрака: уже умершей от горя он впервые говорит ей что–то похожее на слова любви. Ляхи — вообще воплощенный кошмар. Дубнинский военачальник Мякиш (Юрий Елагин) вял и манерен, как Зорг из "Пятого элемента", но, проснувшись в финале, смотрит убийственным взглядом, что твой Вий.

Лихо закрученный, стремительный, ловко сыгранный, спетый, станцованный первый акт заканчивается жирной точкой, второй распадается на серию исповедальных монологов. Тут звучит апология "русского товарищества" (текст Гоголя передан от Тараса его сыну Остапу, Егор Лесников с цветочком у сердца произносит речь прямо в зрительный зал и вслед за тем красиво погибает, героически рыча). Есть ночной кошмар Тараса — типичный симптом военной травмы. Есть лирическое повествование о смертных муках быка, которые научили Мякиша–Вия умерщвлять взглядом все живое. Все эти гойевские "бедствия войны" набросаны густо, ярко, широкими эффектными мазками. Страдания и метания персонажей обозначены без особых психологических подробностей и не дают им ни малейшего шанса на оправдание — или обвинение. В "Тарасе" Сергея Потапова, как в подлинных народных сказках или фольклорных эпосах, есть герои, но нет морали. Есть действия, но нет ответственных за них. В этом, кажется, и состоит вполне политический посыл спектакля. Правильный ли он — отдельный, очень больной вопрос.