Конкурс на новое здание Музея блокады – первая за долгое время попытка создать в Петербурге большой исторический музей. В связи с этим архитектурный критик Мария Элькина попробовала разобраться, как нужно и не нужно увековечивать прошлое в городском пространстве, и объяснить, почему старые стены лучше новых.
В сентябре подвели итоги конкурса на новое здание Музея блокады. Это событие должно было стать в положительном смысле знаковым для города, но не стало. Из девяти предложений архитекторов ни одно не оказалось достаточно точным и своевременным. Одни повторяли стилистику мемориалов пятидесятилетней давности, другие — приемы хорошо известных современных зданий.
Конечно, ключевую роль здесь сыграла трепетность темы — все, что связано с блокадой, слишком болезненно. Найти адекватное выражение одной из самых больших трагедий новой истории не может быть просто. Тем не менее есть и другая причина неудачи — изначальное отсутствие представления о современном музее памяти. Он призван точно документировать события, наглядно объяснять или погружать в эпоху эмоционально — не то что ответов нет, даже и вопросы не заданы.
Петербург во многом является заложником собственной славы. У нас Эрмитаж — не только главный музей, но и достопримечательность номер один. Всякий выросший на берегах Невы ребенок точно знает, что музей — это такое старое, хотя бы полуторавековое здание, где на стенах развешаны полотна желательно еще более старых мастеров. Нам можно только позавидовать: к тому, ради чего сотни миллионов людей путешествуют по миру, мы привыкли как к норме.
Обратная сторона медали состоит в узости взгляда: поскольку слово «музей» автоматически ассоциируется с музеем изобразительных искусств, все остальные рассматриваются по остаточному принципу. Оставим в стороне даже тот факт, что в пятимиллионном городе, считающем себя культурным и образовательным центром, нет стоящего музея науки и техники. И исторические музеи у нас стабильно занимают положение заведений второго ряда — хотя, по идее, они могли бы быть альтернативой. Когда нельзя сравниться в яркости экспонатов, нужно искать другие пути, они есть и известны.
Конкурировать сегодня с классическими музеями невозможно, во всяком случае оставаясь в рамках предложенного ими жанра. Назрела необходимость переосмысления того, что такое память в общественном пространстве. Современный зритель уже не ищет фактов, они доступны ему в Интернете. 50 лет назад скрупулезное документирование, последовательное представление экспонатов было нормой и часто достижением. Сегодняшней аудитории, и более многочисленной, и по–хорошему избалованной, этого недостаточно — факты, записи, фотографии, карты он вполне может изучать, не вставая с дивана. Он выходит из дома в поисках впечатлений и сопереживаний, того, что недоступно на экране компьютера.
Для их создания есть две принципиально разные возможности. К одной из них как раз попробовали прибегнуть организаторы конкурса на Музей блокады. Она заключается в том, чтобы само здание было памятником. Ставка в данном случае делается на искусственно созданную эффектность. Значительная часть музеев катастроф сделана именно так. Еврейский музей Даниэля Либескинда в Берлине интересен архитектурой гораздо больше, чем по–немецки дотошной экспозицией. Частично его принципом воспользовалась в нынешнем конкурсе «Студия 44». У Либескинда в музей были встроены «Башня холокоста» и «Сад изгнания». Петербургские архитекторы предлагают весь музей устроить как последовательность тематических блоков, каждый из которых посвящен отдельной теме: «Окруженный город», «Погребенный город», «Быт».
Но высказывание Либескинда, польского еврея по происхождению, в Берлине было личным и на тот момент уникальным в своем роде, и поэтому его эффектность не кажется наигранной. Когда такие идеи переносятся на другую почву, они начинают звучать как лишенная подлинных чувств пафосная речь.
Насколько–то близки к цели создания образного здания оказались финны из бюро Landelma & Mahlamaki. Они в качестве наземной части музея предложили оборванную спираль — лаконичный символ надежды и отчаяния. Но и он не звучит так ярко, как хотелось бы.
Где может быть Музей блокады
На фото: Трамвайное депо
В основном же участники конкурса схватились за традиции советских мемориалов.
Чтобы сделать музей, интересный как объект, надо было и лучше формулировать задачу, и приглашать бюро совсем другого уровня. Не обязательно богов архитектурного олимпа вроде того же Либескинда, они как раз уже сделали свои самые яркие высказывания и едва ли могли бы показать в Петербурге что–то уникальное.
Имело смысл искать по миру, в том числе и в России, тех, кто доказал в международном масштабе свою состоятельность и вместе с тем чувствительно реагирует на локальный контекст.
Однако выбранный организаторами путь — не единственный и не самый лучший для Петербурга, где любое заметное вмешательство в ландшафт воспринимается по меньшей мере скептически, а от официоза люди устали за годы советской власти.
Второй вариант, к которому и следовало обратиться в случае с петербургским Музеем блокады, противоположен всему, что связано в нашем сознании со словом «мемориал». Он заключается в снижении пафоса, переходе на тихую человеческую тональность. Атмосфера событий передается настолько доходчиво и просто, что посетитель не чувствует психологического барьера между собой и людьми, задействованными в них.
Преимуществом современного музея может быть способность рассказывать живые истории, в них чувствительная сторона жизни может оказываться так же осязаема, как и рациональная. К слову, и Эрмитаж — один из самых популярных в мире музеев не только благодаря богатейшей коллекции. Оставлять восторженные отзывы посетителей заставляют дворцовые интерьеры, создающие эффект погружения. Они дают пищу для эмоций и захватывают воображение больше, чем полотна Никола Пуссена.
В таком случае для Музея блокады вполне подошло бы старое здание, благо очень многие связаны с трагическими событиями. Или, как горожане уже предлагают в петиции, — Левашовский хлебозавод. Здесь тоже нужна тонкая работа, на грани реконструкции и консервации, но ничего не придется изобретать.
Если уж говорить совсем прагматично: Петербургу не обязательно создавать некую особенную атмосферу, она уже есть. Вопрос только в том, чтобы правильно ее преподнести.
Удачным примером того, как это однажды сделали, можно назвать открывшийся всего на день музей–квартиру Иосифа Бродского. Коммуналку, в которой поэт провел ленинградские годы, почти не тронули — сохранили не только старые доски, но и запахи. В таком антураже совершенно любой экспонат, будь то фотокарточка родителей поэта или его прижизненный бюст работы итальянского скульптора, неизбежно становится откровением, потому что он уже не столько музейный предмет, сколько часть чьей–то жизни.
Аутентичные стены как вместилище Музея блокады будут выглядеть более уместно, чем любое оригинальное здание, потому что в них заведомо нет ничего надуманного. В конце концов, эта страница истории слишком страшная и может обойтись без дополнительного усиления. Скорее наоборот — чем спокойнее ее излагать, тем убедительнее и эмоциональнее она прозвучит.
На своем месте
В мире есть несколько классических примеров музеев памяти, построенных с нуля. Например, Яд ва–Шем в Иерусалиме, основанный в 1953 году, или Еврейский музей в Берлине Даниэля Либескинда, построенный в конце прошлого века. Однако самое честное и страшное впечатление производят те мемориальные места, которые открылись непосредственно в местах катастрофических событий.
Музей геноцида Туоль Сленг. Пномпень, Камбоджа
В период с 1975 по 1979 год Красные кхмеры использовали здание обычной средней школы как тюрьму — «Тюрьму безопасности 21», или сокращенно «S 21».
За 4 года в ней было заключено около 20 тыс. человек, точная цифра неизвестна. Музей открыли в 1980–м. Экскурсии с рассказом о режиме Красных кхмеров проводят родственники пострадавших.
Государственный музей Аушвиц–Биркенау. Освенцим, Польша
В 1947 году концентрационные лагеря в польском Освенциме были превращены в музей, 20 лет спустя на территории появился первый мемориал. Сейчас вся территория является памятником Всемирного наследия ЮНЕСКО. На ней сохранилась значительная часть сооружений немцев и сотни тысяч личных вещей заключенных. Каждый год музей посещает около миллиона человек.
Дом рабов. Остров Гори, Сенегал
Музей открыт в 1962 году в здании, построенном в конце XVIII века. По версии основателей музея, остров Гори, в нескольких километрах по воде от Дакара, на протяжении трех веков был крупнейшим центром работорговли. Современные ученые опровергают этот факт, и рассказ о миллионах рабов, открывших жуткую «дверь, из которой не выходят», превратился в легенду. Тем не менее музей в разное время посещали Иоанн Павел II и Нельсон Мандела.
Ground Zero, Нью–Йорк, США
Несмотря на то что участок на месте разрушенного торгового центра застраивается заново, земля непосредственно под башнями–близнецами осталась нетронутой. Два прямоугольных отпечатка площадью 16 акров (примерно 6,5 га) стали частью Национального мемориала и музея 11 сентября.
