Вообще–то никто не обязан быть книгочеем, синефилом и знать "Собачье сердце" Булгакова и Бортко наизусть. Представим себе такое уникальное явление: приходит в "Приют комедианта" совершенно свежий, девственно чистый зритель и смотрит премьеру Максима Диденко. Надо сказать, не пропадет. В сюжете не потеряется. Новичку подробно расскажут про то, кто и как превратил собаку в человека и что из этого вышло. Ему заботливо подадут все коронные блюда булгаковского меню, от краковской колбасы до "разрухи в головах, а не в клозетах", от "бумажки–брони" до "мы их душили, душили".
Персонажи выглядят как положено, не перепутаешь: профессор Преображенский уж такой профессор, председатель домкома Швондер — прямо ужасающий Швондер, монументальная кухарка Дарья Петровна и трогательная горничная Зиночка — фигуры двумерные, как в классических сериалах. Даже меняя обличья (Дарья Петровна оборачивается страстной пациенткой профессора, Зинаида Прокофьевна — то тенью Швондера, то пифией–рассказчицей), актрисы придерживаются правила "одна роль — одна картинка". Слегка удивляет преображение доктора Борменталя — бессмысленный хлыщ–подхалим во втором акте вдруг становится человеком, который способен решительно драться стулом и даже замыслить смертоубийство. Но это обстоятельство легко списать на производственную необходимость — Шариков кого угодно доведет до ручки.
Как часто случалось с популярными сюжетами в старые времена, "Собачье сердце" превратилось в либретто оперы. Если точнее, в либретто барочной оперы, где действие происходит в речитативах, а в ариях передается душевное состояние героев. Очень правильно, что вместо компиляции любимых треков автор инсценировки Константин Федоров и режиссер Максим Диденко заказали музыку академическому композитору из "новых сложных" Владимиру Ранневу. Музыка–то и придала всему происходящему отчетливую театральную форму. Открывает пьесу ария Совы о смертной тоске подыхающего пса (впрочем, это не просто Сова со шкафа Филипп–Филиппыча, маска на актрисе — подобие пышных масок, что носили звезды–кастраты в операх XVII столетия, просто в черном цвете).
Швондер раскрывает душу в дивном ламенто на слова "Интернационала". Вместо оркестра аккомпанирует хор, конкретно — хор Festino, сидящий в первом ряду. Пуантилистическая молитва с компьютером, живо реагирующим на актерское пение по слогам, как прием повторяется во втором акте. Звуковое насыщение речитативов — не аудиоиллюстрация, а самостоятельный голос, вставляющий свои более чем пять копеек в сценический разговор. Из булгаковской комедии, оперы–буфф, Раннев делает оперу–seria — драму про богов и героев, правда камерную. В тесном бункере квартиры №5, выстроенном Галей Солодовниковой, другая бы не поместилась.
В спектакле два актерских состава, и они явно дают две разные оперы. В одной Швондер — аршин проглотивший Сергей Азеев, в другой — Гала Самойлова, ради которой, говорят, и мизансцены меняют. В одной профессором Преображенским служит народный артист (правда, этакий артист артистович) Валерий Кухарешин, в другой — Николай Чиндяйкин. Из Ильи Деля Шариков получается наверняка совсем другой, чем из Филиппа Дьячкова. А уж из него Полиграф Полиграфович выходит первостепенный.
По большому счету, ради Филиппа Дьячкова и стоит смотреть "Собачье сердце" тому, кто его уже читал и смотрел. Шарик Филиппа — не какая–то там собака. Это мучительная бессловесная экзистенция между жизнью и смертью, смотрящая на все через веб–камеру чужими нечеловеческими глазами. Очеловечивание пса передано физиологически подробно и точно, хотя какая уж тут может быть точность! Шариков — жуткое существо, не вполне владеющее конечностями, голосом и разумом — воплощен виртуозно. Это вам не Клим Чугункин. Из него растет нечто уже не булгаковское, более чудовищное, как вирус, цепкое и всепроникающее, самая суть животного начала в человеке. Впрочем, что же мы будем обижать животных? Следуя логике профессора Преображенского, пес — создание милейшее. Филипп Дьячков с этим, похоже, не согласен. А Илья Дель? Надо еще посмотреть.
