Это очень красивый спектакль — из тех, что так и просятся в "Инстаграм", а лучше в толстый дорогой альбом модного фотохудожника. Черно–белая сценография Владимира Фирера — отличный материал для построения изысканно графичных мизансцен. Каждую можно длить и длить, пока щелкает внутренний затвор зрителя, фокусирующегося на цветовом пятне — золотом платье Гамлета (Лаура Пицхелаури, и да, мы к этому еще вернемся), синей тени отца Гамлета (Виталий Куликов), красных губах набеленной Офелии (Федор Пшеничный), красном парике Могильщика (Александр Новиков), на сотнях зеленых бутылок, которые артисты методично выставляют, убирают, снова выставляют между актами пьесы. И Юрий Бутусов длит и длит плавание по волнам шекспировского текста в переводе Андрея Чернова, вполне полагаясь на визуальное совершенство картинки и вымуштрованность артистов: как тебя нарисовали, так на сцене и живи.
Полной жизнью, впрочем, жить в этом Эльсиноре никому не дано. Изломанные страхом или чем похуже Розенкранц и Гильденстерн (Всеволод Цурило и Сергей Волков) похожи на босховско–брейгелевских существ, лишь на миг вызванных к жизни прихотью художника. Нарумяненная рыжая Гертруда (Евгения Евстигнеева) — ну чистая королева Елизавета (та самая, покровительница Шекспира). Ей не обязательно испытывать те или иные чувства, достаточно изображать их скромно и с достоинством, как подобает для парадного портрета. Полоний (Олег Федоров) — демонстративный мелкий прохиндей с дьявольски красными глазами, персонаж скорее Хогарта, чем Босха. Чтобы превратиться в человека, Офелии–кукле требуется сменить пол и паспорт: сумасшедшую, а потом мертвую Офелию вместо блестящего мима Пшеничного играет Юстина Вонщик (впрочем, "очаровательная естественность" молодой артистки потустороннюю Офелию не красит).
Гамлет — тоже не самое трехмерное создание. Отдав главную роль Лауре Пицхелаури, Бутусов проигнорировал какие бы то ни было гендерные коннотации: ни тебе феминизма, ни травестии — вообще ничего. В девичьем ли платьице, в мужском ли костюме, а чаще всего — в драных джинсах и черной майке унисекс госпожа Пицхелаури играет 14–летнего панка–гота–эмо–хикикомори (и далее по списку "против всех"), бесполого подростка, ненавидящего себя и весь мир, озабоченного сакраментальным "Быть или не быть? Вот так вопрос". Никто его не понимает. До матери не достучаться. Офелию — к чертям в монастырь. Друзья — предатели. На ручки хочется лишь к мертвому (а может, и вовсе несуществующему) отцу. Жалобы, проклятия и злые остроты льются мерным потоком, надтреснутым свистящим тенорком, с одинаковой натужной страстью, старательно размеченными строфами и рифмами. Этот Гамлет должен бы гибнуть от собственной ненависти и отчаяния, но гнется прежде всего под грузом тяжеловесного текста. Тексту и приносит себя в жертву, превращаясь в финале в символ (читай, в слова, слова, слова).
Спектакль Театра им. Ленсовета начинается аудиозаписью бытового телефонного разговора, в котором условный Славик спрашивает у приятеля, как умер Гамлет. Ответа мы не получим, ведь символы не умирают. Заканчивается постановка выходом Гамлета с огромным, во всю ширину сцены деревянным мечом. Вокруг него бегает друг Горацио с криками: "Вы не будете фехтовать сегодня!" В ответ (не другу, а высшим сферам, которые располагаются там, где софиты) маленький, трогательный, весь в белом принц датский героически повторяет: "Буду! Буду!" Занавес.
Новый "Гамлет" Юрия Бутусова можно было бы счесть графическим романом (их еще комиксами называют) о юношеском максимализме и противлении злу насилием, когда бы не само воплощение зла — Клавдий. Сергей Перегудов умудряется существовать в черно–белом мире "Гамлета" естественно и полнокровно, как настоящий живой человек. А с богом объясняется так задушевно, что наконец понимаешь, кожей чувствуешь, из–за чего весь сыр–бор. Стоит послушать.
