Два вопроса вертятся на языке у театрального подъезда: почему именно сейчас главный режиссер Большого театра кукол Руслан Кудашов решил возобновить спектакль своей легендарной труппы неприкаянных "Потудань"? Почему именно "Небо в чемодане, или Цуцики в ночи", а не более прославленные критиками всей страны золотомасочные "Невский проспект" или собственно "Потудань"? Не потому же, что "Цуцикам" в 2018–м аккурат 15 лет, — Руслан Кудашов в любви к "датским" юбилейным мероприятиям не особо замечен. Между тем премьера "Цуциков–2" стала спектаклем — завершением IV Фестиваля БТК, собравшего букет интереснейших неоцирковых проектов со всей Европы, с тех недавних пор постановка прочно держится в репертуаре большой сцены театра. То есть второе рождение этого и никакого другого спектакля для Кудашова и БТК важно более чем. Хотя ничего такого особенно важного с "Цуциками" не происходит.
Какой бы то ни было инсайд недоступен автору, как недоступен он досужему зрителю, привлеченному в театр то ли смутно знакомым названием в афише, то ли подзаголовком "лирическая клоунада". Так удовольствуемся тем, что видим. А видим мы как раз лирическую клоунаду, не меньше и не больше. Четверо артистов — Ирина Кривченок, Александра Ионова, Максим Гудков из "потуданьского" состава 2003 года, Дениса Пьянова заменяет Михаил Ложкин — отворачиваются от гримировальных столиков и оказываются на заброшенном вокзале. Они ждут Поезда. Тот все время проходит мимо. В ожидании каждый раскрывается с худшей и лучшей сторон в забавных репризах. Писателя буквально разрывает на части телефонный звонок (попутчики безуспешно пытаются склеить части его тела, запихивают их в чемодан, поминают стопкой, не чокаясь, — а он жив, как курилка, и снова стучит на печатной машинке).
Красотка танцует. Врачиха лечит (в переносном смысле тоже). В груди Алкаша вместо сердца и водки шумит синее море, фуражка капитана пылится в саквояже. За час Алкаш бросает пить и влюбляется в Медсестру (та немедленно хорошеет, скинув медхалат и явив миру балетную пачку). Красотка — в рифму — влюбляется в Писателя (амурная сцена разыграна с помощью младенческих ползунков и распашонок, развешиваемых на невидимой нитке, которая соединяет влюбленных). Две пары забивают на Поезд мечты — и вот он, игрушечный, их собственными руками отправлен на свалку истории. Конец.
После гряды богоискательских и человекостроительских эпосов Кудашова по "Экклезиасту", "Книге Иова", "Шпилю" Голдинга и пр. "Небо в чемодане" смотрится неожиданной безделицей — милой, приятной глазу, забавной и непритязательной. Публика крайне довольна: каждое падение Красотки и несделанный глоток Алкаша вызывают радостный смех. По окончании действа, впрочем, зритель расходится быстро, аплодирует без исступления: мягкий юмор и сентиментальный финал не располагают к катарсису.
Но к чему же это все? Аннотация к "Цуцикам" утверждает, что "персонажи не видят друг друга, потому что поглощены отчаяньем несвершившейся жизни, оттого и называются "цуциками" — слепыми щенками". А в конце, мол, увидели, и… Сцена прозрения, кстати, исправно поставлена режиссером. Но больше запоминается все–таки Поезд: то, чего ждали как второго пришествия, оборачивается симпатичной механической игрушкой. Она такая маленькая, а люди, которые вертят ее в руках, такие большие. Не так ли и наши заветные мечты, жизненные цели и высокие стремления? Не может ли оказаться, что они куда меньше нас самих, вечно ждущих светлого будущего, нелепых, комичных, но вполне настоящих и больших — будь ты хоть Алкаш, хоть Писатель (хоть Режиссер, добавим мы)?
