То ли серые каморки для допросов, то ли безликий шкаф–купе с раздвижными дверями. Скелеты в этом шкафу древние, как грехи мира, и живые, как сама земля. Короткие сцены–монологи разделены хлопающими дверями, вспышками света, затемнениями — монтажными склейками. Но "Медея" Евгении Сафоновой — отнюдь не кино, скорее видеоматериал для следствия. Изображению не нужно быть красивым, только четким. Цветовая гамма — черный, белый, серый. Еще красный, медленно заливающий малую сцену Театра им. Ленсовета в самые убийственные моменты. Лица подследственных бесстрастны, даже когда искажены криком или чудовищно замедленной гримасой страдания. Фас, фас, фас, профиль лишь единожды: Медее и Ясону незачем смотреть друг на друга, они говорят каждый с собственной вечностью. А повернувшись лицом к лицу — стоят неподвижно, молчат.
Движущие силы этого спектакля — текст и голос. Потоки текстов Еврипида, Сенеки и Хайнера Мюллера и болезненно искаженный голос. Роман Кочержевский (Вестник и Хор) повествует о кораблях и море интонациями человека с ДЦП. Григорий Чабан (Ясон) признается в любви к Медее, сотрясаясь в тиках, как у страдающего синдромом Туретта. София Никифорова — невероятная, мощная, откуда только силы и выдержка! — изрыгает свои признания басовым ревом, фразы и слова разрываются паузами в самых антиорфографических местах, звуки не сочетаются друг с другом, так говорят глухонемые. (Ремарка в сторону: нечеловеческий прононс Медеи, конечно, напоминает и о Карлике из "Твин Пикса" с речью, записанной методом обратной перемотки, и о синих людях из "Аватара", которые в русской озвучке изъясняются ровно с таким же псевдоакцентом, но это, пожалуй, случайные, даже мешающие издержки производства, а не мишень, в которую целят создатели постановки.) Рядом со зверским рыком Медеи обыденный, слегка скучающий тон Ясона (который ну классно же все придумал, вытащил красавицу из дикарской Колхиды, сейчас женится на дочке правителя города, сыновей Медеи воспитает как греков, а она уж пусть отправляется в изгнание, так будет лучше для всех) звучит как выстрел, только убивающий медленно.
Евгения Сафонова утверждала еще до премьеры, что человеческое измерение античного мифа (кто кого бросил и кто кому отомстил) ее интересует в наименьшей степени, хотя каноническая история пересказана вполне ясно: он и предал, она и убила–с. Заявленное в аннотации к спектаклю мерцание — слияние, поглощение, разделение — мужского и женского проявлено в видеоколлажах, где лица Ясона и Медеи накладываются друг на друга, однако из фокуса внимания зрителя поневоле выпадает. Волны безграничной, животной, а может, и божественной ярости, сокрушающие Медею, захлестывают все рецепторы без остатка. Эти же волны, кажется, плещутся в морских кадрах, открывающих и завершающих действо. Они же превращают любую цивилизацию в прах: видеопанорама разрушенных городов под блистательно искаженную электроникой хоральную прелюдию Баха (Михаилу Павловскому отдельный респект) появляется как раз в золотом сечении спектакля.
Форма "Медеи", как всегда у Евгении Сафоновой, сконструирована математически четко, но все–таки не алгебраически сухо. Режиссер–архитектор спроектировал и открытые эвакуационные выходы: это и ерническая история Прометея, которого Геракл зачем–то спас, из чего произошла гибель всех богов, и финальный текст Хайнера Мюллера "Я — кто это?". Во вставных монологах, не являющихся, вопреки привычным ожиданиям, ни моралью басни, ни вердиктом суда, Григорий Чабан то изображает лихой конферанс, то нечаянно хихикает, а потом медленно–медленно обретает (натягивает?) собственное, немного растерянное и встревоженное лицо. Немудрено: Евгению Сафонову пригласил в Театр им. Ленсовета Юрий Бутусов, премьера совершенно не популистского эксперимента состоялась сразу после его увольнения. Теперь этому трактату о человеческой тяге к саморазрушению надо жить. В осиротевшем доме, но, пожалуй, среди близких. Кажется, поклонников у "Медеи" среди просвещенных петербуржцев будет много.
