Возвращение Баби Бадалова в Петербург

В Петербург вернулся Баби Бадалов — один из героев сквотерского движения конца 1980–1990–х. Его выставка открылась в Новом музее современного искусства имени Аслана Чехоева. Баби Бадалов начинал на "Пушкинской, 10" в перестроечные времена, когда там был не арт–центр с охранниками на входе, как теперь, а ждавший капремонта дом, заселенный художниками, музыкантами и околотворческой публикой всех мастей. В Ленинград — Петербург он когда–то приехал из Азербайджана, стал заметной фигурой в местной художественной жизни и затем отправился в Европу за новыми приключениями.

Сейчас Баби живет в Париже — городе, в котором есть много похожего на русский мир послеперестроечной эпохи. В Париже кипят политические страсти, искусство не отстраняется от злобы дня, там можно найти даже безумные постеры типа тех, какими был завешен Петербург при Собчаке. В Париже много говорят о Востоке и Азии, ведь арабское или китайское сообщество не ограничено рамками нескольких кварталов. Для Баби с давних пор ориентализм — не декоративный мотив. Баби есть куда возвращаться, в отличие от эмигрантов брежневских лет, для которых до неузнаваемости изменившаяся в 1990–е родина сохранялась только в воспоминаниях. Тот же Новый музей с его образцовой коллекцией советского и постсоветского нонконформизма — отличное место для его флешбэк–проекта. Баби по–прежнему работает на границе текста и изображения. Он делает фрески, коллажирует постеры и афиши, расписывает ткани, разыгрывая слово как поэтический и визуальный образ.

Иногда это каламбуры–каллиграммы, иногда футуристский танец букв, иногда преображенные в узорочье многозначительные слова, смысл которых туманен, иногда зафиксированное на текстиле автоматическое письмо. Баби Бадалов говорит на языке улицы, включая в свои работы афиши и неуклюжую русскую речь таджикских гастарбайтеров. Он верен своим кумирам — Маяковскому и Хлебникову, жившим стихией современного языка. В Петербург он вернулся ненадолго — только на время выставки. Тем интереснее узнать в нем художника, сохранившего, несмотря на отъезд, то искусство, которым мы здесь — увы! — недостаточно дорожим.