Хочу посвятить эту колонку высокому, то есть духовному, но, надеюсь, не скучному. Случилось так, что в этом августе в моей жизни было много музыки. Я был в Лондоне, а в Лондоне август — разгар музыкальных "променадов" Би–би–си, знаменитых BBC Proms, которые проводятся в гигантском концертном зале, Королевском Альберт–холле. На вид это такая грандиозная крышка для супницы на 5272 посадочных (что не вполне точно) места, которую приличный лондонец крышкой для супницы и называет, потому что приличный лондонец ироничен и саркастичен по отношению к самому для туриста святому.
Каждый вечер я слушал по BBC Radio 3 очередной "променад", от Стравинского до Бернстайна, а билеты у меня были взяты на Вагнера, на "Валькирию", чтобы вылечить психологическую травму, нанесенную прослушиванием "Валькирии" прошлой осенью в Мариинском театре, где изображавшая Брунгильду сопрано Г–я срывалась с верхов, как обмороженный скалолаз с ледника, а в среднем регистре выдавала такое вибрато, какому позавидовал бы и секс–шоп. Но не будем о грустном.
Давайте о веселом: как, на ваш взгляд, следует одеваться, когда вы идете в Лондоне на Вагнера? Правильно: одеваться в Лондоне надо так, как хочется. Потому что если хозяева желают видеть гостей одетыми одинаково, дабы те отличались только умом, то заранее предупреждают. Так поступает, например, королева, когда приглашает в Букингемский дворец. В Бак–хаус мужчине следует приходить в черном таксидо и лакированных штиблетах, которые в Лондоне взять напрокат не проблема. Забавно, что точно так же требовал от гостей смокингов и Мариинский театр, когда открывал филиал во Владивостоке, — хотя, полагаю, в простецком Владике и одного смокинга было не сыскать… Впрочем, отвлекся. Но вы уже поняли, что у Лондона и Петербурга представления о приличиях разные.
Так вот: первое, что меня восхитило в Альберт–холле, не считая его левиафанских размеров, — это разнообразие публики. Вавилон, взрыв, чума! Бриллианты, шорты, твид, шелка, хиджабы, майки, джинсы, клатчи от Гуччи, горные рюкзаки с притороченными ковриками для йоги — и никаких охранников с повадками дементоров, никаких рамок и сканеров. Лишь бабушки–капельдинерши, помогающие найти дорогу. Потому что те, кто с ковриками, — они либо в партере у сцены, который без мест, либо на галереях, тоже без мест. Ибо 1200 с лишним мест в Альберт–холле не сидячие, а стоячие и, если есть желание, лежачие, и билеты на них стоят всего 5 фунтов, как вход в метро. Но эти места без мест — спасение для студента или небогатого меломана.
Ну а второе, что меня порадовало, — это общий расслабленный стиль. Прямо в зал все запросто входили со стаканчиками вина или даже пива — и те, что в бриллиантах, тоже.
На галереях, постелив на пол маты, шорты и майки, уминали принесенный takeaway. Парочка передо мной исступленно целовалась. Уже и Эса–Пекка Салонен палочкой взмахнул, уже и Зигмунд к Хундингу в дом ввалился — а эти все продолжали, как школьники, давая повод выпить за их счастье.
И, знаете, Вагнер даже как будто стал после этого ближе… и прекрасен Вагнер в этот вечер был.
В общем, после концерта я вышел, ошарашенный разом всем. А на следующий, что ли, день включил трансляцию очередного променада — концерт Жюля Бакли, композитора и дирижера, имя ничего не говорило, типа, звуки Нью–Йорка, — и улетел в очередной раз. Потому что нужно было слышать эти звуки. Этих черных ребят, рычащих под симфонический оркестр такой рэп, что крышка от супницы подпрыгивает. Этих мулаток в леопардовых не то платьях, не то шубах, не то шкурах. И я вспомнил, как один черный парень меня учил, что музыка бывает двух видов: wake up’n’dance и shut up’n’listen, "проснись и пой" и "заткнись и слушай", — и тут нужно было, конечно, танцевать. И Альберт–холл заходится в танце.
Ну, это как если бы вы пришли в филармонию — а там, не знаю, за пультом вдруг Курехин, а на сцене юные Земфира и Шнур, и вообще полная феличита.
Это потом уже я узнал, что для Альберт–холла такое привычно, у них готовится целая ночь хауса и техно с берлинскими диджеями, а первая электронная музыка прозвучала еще в 1972–м. Как рецензент написал: "смысл существования Альберт–холла — открывать новые жанры и новые пути экспериментальной музыки".
И если бы я не обещал молчать о грустном, то фыркнул бы, конечно, что эту фразу про пути и жанры следует выгравировать на каждом храме муз, потому что иначе храм превращается в мавзолей, то бишь могилу.
Но я обещал молчать.
