В начале сентября как–то незаметно прошел юбилей одной из главных книг нынешней России, но начать я хотел бы не с самого юбилея, а вот с какого вопроса. Замечали ли вы, как много о человеке может сказать его словарный запас? Если собеседник знает слово "поребрик", то он свой, петербуржец. А если говорит "Гостинка" и "Петроградка", то, увы, наоборот, москвич. Если в слове "осужденный" он ставит ударение на второй слог, то, скорее всего, работал милиционером, а если понимает, чем "нары" отличаются от "шконки", то, возможно, наоборот, сидел.
Никогда не пробовали с этой точки зрения понаблюдать за речью тех, кто ныне считаются вроде как интеллектуалами? Например, такие люди частенько употребляют очень специальный термин "модернизация" — знаете, откуда он берется? Лет семьдесят тому назад американский экономист Уолт Уитмен Ростоу взялся разработать для молодых правительств третьего мира теорию быстрого, но жесткого перехода из каменного века в век ХХ. Именно эта теория и носит название "модернизация" ("скачок в современность"). Вышло, правда, у Ростоу не то чтобы гладко: например, в Африке его ученики наворотили такого, что из нищеты и гражданских войн выбраться континент не может до сих пор. И если держать это в уме, то разговорчики экспертов о "модернизации" современной России становятся как–то особенно забавны.
Или вот еще термин: "пассионарность". Его ввел в оборот отечественный ученый Лев Гумилев. Который предполагал, что раз в несколько веков из космоса на землю обрушиваются невидимые энергетические волны. Они что–то там меняют в генетике человека, после чего облученный становится "пассионарием": суперменом, способным свернуть горы, основать империю или новую религию. Книги Гумилева (как и книги Уолта Ростоу) вышли довольно давно, больше полувека тому назад. И для своего времени были недурны: помните Раису Захаровну из фильма "Любовь и голуби", которая тоже любила порассуждать о Бермудском треугольнике, снежных людях и энергетике, способной менять ДНК? Но когда уже в наше время слово "пассионарный" употребляется даже в правительственных докладах, за будущее державы становится немного тревожно.
Собственно, именно об этом я и хотел вам сегодня сказать. Иногда меня всерьез удивляет: в каком таком книжном магазине затариваются столь странной литературой нынешние умники? В лучшем случае теории, к которым они апеллируют, сформулированы еще до войны. А в худшем это откровенная пурга. Вы хоть раз за последние годы встречали в их речи фамилию хоть одной звезды западных гуманитарных наук? При этом, по слухам, несколько лет назад всерьез обсуждалось, а не отметить ли государственной наградой создателей концепции Носовского–Фоменко. Если вы не в курсе, то поясню: суть данной концепции в том, что историки скрывают от народа правду и, например, под Всемирным потопом на самом деле имеется в виду одно из наводнений в Петербурге, а под Ноем — герой поэмы Пушкина "Медный всадник", спасшийся во время того наводнения.
И тут мы можем вернуться к важному юбилею: ровно 30 лет назад была опубликована программная работа математика Игоря Шафаревича. Называлась она "Русофобия". Главное, что нужно знать о Шафаревиче, — это гений. В 12 лет он окончил школу, в 17 — университет, в 24 стал самым молодым за всю историю доктором наук, а в 35 — академиком. Трудно сказать, каких головокружительных высот он добился бы дальше, потому что дальше Шафаревич подружился с Солженицыным, стал публиковаться в самиздате, ну и все пошло как–то наперекосяк.
Особенно неважнецки дела пошли после публикации "Русофобии". Этим странным словечком Игорь Ростиславович называл чувства людей, живущих в обществе, но ненавидящих все, с этим обществом связанное. После выхода эссе о масонских ритуальных убийствах публично признаваться в том, что ты читал (или хотя бы держал в руках) его книги, отваживались немногие. Но странное дело: минуло 30 лет, и изобретенный Шафаревичем термин вдруг стал годиться для описания всего на свете: от неприятной карикатуры в западном издании до отлучения отечественных спортсменов от чемпионата.
Вы спросите: каков же из всего сказанного вывод? А я отвечу: нет тут никакого вывода. Просто мне бывает страсть как любопытно встретить в речи собеседника странное, непонятно откуда взявшееся словечко. Бывает, что такие словечки говорят о людях больше, чем самые длинные речи.
