Нынешние экономические показатели Венесуэлы: 38% безработных (рост в 5 раз по сравнению с 2015 годом), подушевой ВВП — $3300 (трехкратное падение по сравнению с 2011–м), деньги измеряются в килограммах. И это притом что шестая часть всей нефти в мире — венесуэльская. Может быть, Венесуэла всегда была бедна, а Чавесу и Мадуро сейчас просто не повезло с ценами на углеводороды? Нет, в конце 1960–х годов ВВП Венесуэлы был сопоставим с ВВП Западной Германии! Там была самая высокая средняя зарплата в Латинской Америке. А по "ВВП на душу населения" страна входила в пятерку богатейших в мире. Что пошло не так?
В 1960–е в это процветающее по латиноамериканским меркам государство приехал Джон Фридманн, будущий автор классической работы "Региональная политика: опыт Венесуэлы". В то время считалось, что плановые дотации центра регионам — гарантия экономического роста страны. Но Фридманн обратил внимание на интересное обстоятельство. Правительство в Каракасе тратило деньги на региональное развитие, но в регионах они почему–то не задерживались. Да, венесуэльская деревня с каждым годом жила лучше, но это "лучше" было совсем не то, что в городе. Похоже, дело не только в деньгах, задумался Фридманн.
Результатом его рассуждений стала теория центрально–периферийного развития. В каждой стране существует центр — место сосредоточения максимума финансовых, технических и, главное, человеческих ресурсов. Такая концентрация, по мысли Фридманна, обязательно приведет к возникновению инноваций. Эти–то инновации и служат предметом "экспорта" из центра на периферию, которая подтягивается до уровня столицы.
Не страшно, что периферия отстает от центра. Разница потенциалов служит источником драйва — столица должна быть на шаг впереди провинции. Самое главное, что требуется для успешного функционирования такой модели, — способность центра генерировать инновации в сочетании со способностью периферии эти инновации осваивать. Венесуэла была для Фридманна образцовой страной — Каракас служил настоящим маяком цивилизации для венесуэльских деревень. Примерно как сейчас у нас Москва.
Жители венесуэльской глубинки книгу Фридманна не читали. Но теорию "центр — периферия" поняли нутром. Сообразили, что надеяться на милости от столицы — дело пустое. Надо самим ехать в большой город, не дожидаясь, пока столичный комфорт дотянется до окраин.
Не беда, мог бы сказать Фридманн. Провинциалы послужат для столицы источником дешевых трудовых ресурсов, да и коренные жители города станут лучше работать. Но оказалось, что экономика Венесуэлы не предусматривает массового превращения деревенщины в буржуазию. Город давал рабочие места беднякам, но плохие: минимальная квалификация — такая же зарплата. Существование на эти деньги было жизнью на социальном дне. В венесуэльских городах на соседних улицах жили два народа, говорящих на одном языке: один — по европейским стандартам, а другой — по африканским. Этот второй народ и стал источником власти для Чавеса и Мадуро, пообещавших беднякам "справедливый дележ". Но, как только делить стало нечего, в стране начались проблемы.
Почему прежние власти Венесуэлы не имели стимула для повышения качества жизни тех, кто приехал в центр за лучшей долей? Особенность ресурсной экономики. Превращение периферийного класса в городской требует времени и денег. А когда ваш бюджет — производная от цен на нефть, то стимулов к инвестициям в социальный капитал тем меньше, чем эти цены ниже.
Доходы растут, и социальный лифт работает там, где у основного центра притяжения провинциальных ресурсов есть конкурент, готовый предложить этим ресурсам лучшие условия.
В современных российских условиях развитие Петербурга как ядра мощной агломерации, способной предложить россиянам перспективы, сопоставимые с московскими, может стать сильнейшим механизмом поддержания общественной стабильности.
Дмитрий Прокофьев, экономист
