Я сейчас обитаю в городе со страшным дефицитом жилья. Это областной центр Аугсбург, Бавария. На одну сдающуюся квартиру — по 20 претендентов.
Одна из причин дефицита — запрет на многоэтажное строительство. Все новые дома в три–пять этажей. В общем, не выше крыши Зимнего дворца, когда бы здесь знали это питерское дореволюционное правило. Что любопытно, в городе ни комитета по архитектуре, ни главного архитектора. Однако все проекты утверждают на комиссии, в которую могут войти и социологи, и психологи. В 1970–х город наэкспериментировался с высотным строительством и обжегся. Местная пародия на Новый Арбат, три 20–этажных параллелепипеда на общем стилобате, вызывает тоску. Слава у места дурная. Велосипед советуют не оставлять.
Социологи выяснили, что в здании выше пяти этажей у жильцов появляется чувство отчуждения: дом перестает быть своим. Отсюда — криминал, депрессия, разобщенность. Современный же урбанизм подразумевает общение. Поэтому поощряется все, что способствует коммуникации. Игровые площадки, скверы, пляжи, биргартены с общими скамьями… У моей знакомой — квартира в средневековом доме: там после ремонта сделали огромные лобби на этажах, чтобы соседи могли устраивать совместные трапезы. Под моими окнами есть забавное местечко, пивной садик с гамаками между каштанами, — мясо можно принести свое и пожарить на общей жаровне. Жизнь как на даче. Соседи с последнего этажа ужинают на балконе, соседка с первого этажа высаживает рассаду. Ах да: ко многим квартирам на первом этаже прилагается и земля. У кого клочок, а у кого и сотня метров: хватает на сад–огород и площадку для барбекю.
При таком жизнеустройстве чувствуешь город своим. Вот отцвели твои нарциссы, а вот время Пасхи: на деревьях висят яйца. И теперь каждый раз, когда смотрю на русские новостройки, прихожу в ужас. Это даже не советские микрорайоны, где во дворах были столы и какая–то жизнь. Но какая жизнь может быть вне дома в Мурино или на Парнасе?! То, что построено там, — даже не олицетворение девелоперской наживы, а какое–то бесконечное отчуждение от всего. Запарковать машину, перегрызть глотку чужаку, если занял твое место, — и бегом в дом за железную дверь. В таких квартирах можно только спать да заниматься любовью, поскольку любовникам не нужен никто, кроме них. Но это не Петербург. Это вообще не город. Это место препровождения жизни в ожидании ее конца.
И не надо только: "Не сравнивайте с Аугсбургом, Петербург — пятимиллионный город!" Точно такие же многоэтажные зоны отчуждения растут по всей России: например, в городе Иваново, в котором я родился. Это троюродный братец Аугсбурга: тоже бывшая текстильная столица, и тоже 300 тыс. человек. Но в Иваново возводят многоэтажные гетто — вместо того чтобы, как в Аугсбурге, отдавать городскую землю на пустырях под садоводства. Да и в Петербурге можно было оставить малоэтажным хотя бы один район! Но нет. В зону отчуждения превращено даже нерестилище самых богатых горожан — Крестовский остров. Я помню, как там появился первый кондоминиум, "Зеленый остров": таунхаусы в три этажа. Был вечер, садилось солнце, я шел мимо, детишки катались на велосипедах. Над ними открылось окно, зажегся абажур, мать позвала ужинать — с тихим жужжанием поднялись ворота гаража, дети заехали внутрь. Я ахнул, столь буржуазной показалась мне эта картина. И долго островитянам завидовал. А сегодня там жизнь убита — вокруг этаж на этаже. Их обитатели могут надувать щеки, но жить там так же комфортно, как живет в Аугсбурге и бедняк, не может ни один из них.
И вот о чем думаю. Ну, предположим, случится чудо, и Россия страшно разбогатеет. Что делать тогда со всеми этими Мурино, Парнасами, Конными Лахтами, Уткиными Заводями, улицей с инквизиторским именем Дыбенко?!
Полагаю — сносить. Взрывать понастроенное, сравнивать с землей, на которой уже выращивать город–сад. А жильцам — за счет городского бюджета — оплачивать переселение в рай. Это дико дорого, но это лучше, чем иметь город, который не город. Нынешний новый Петербург — он как Карфаген: обязан быть разрушен.
