Слово "перестройка" во второй половине 1980–х было настолько значимым, что в зарубежной прессе его писали транслитерацией, не переводя, — perestroika. Впервые оно прозвучало 8 апреля 1986 года. Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев произнес его на встрече с работниками Волжского автозавода в Тольятти, описывая перспективы перемен в стране. Рабочие слушали партийного лидера завороженно. Еще бы! В сравнении с тремя его предшественниками Горбачев был молод, энергичен и вещи говорил прямо–таки крамольные!
Программу экономических реформ в стране и административных перестановок в партии начали разрабатывать еще при Андропове, так что Горбачеву, пришедшему к власти в апреле 1985–го, достаточно было просто "оседлать волну". Но сама идея "перестройки" была достаточно революционной. В основе ее лежал фактический отказ от идеи построения коммунизма, обещанного три десятка лет назад советским людям, и переход к наведению порядка в том, что удалось построить к 1980–м.
Квартиру каждой советской семье
В сущности, речь шла об организации своего рода "советского экономического чуда". Для этого предполагалось ускорить темпы развития экономики СССР, используя все последние научно–технические разработки (в официальной риторике это называлось "ускорение"), интенсифицировать за ближайшие несколько лет все возможные производственные процессы на уже существующих предприятиях (программа "Интенсификация–90"), а попутно — ударить по коррупции, алкоголизму и, как это тогда называлось, "нетрудовым доходам". В результате планировали к 2000 году "ускориться" настолько, чтобы удвоить экономический потенциал страны и полностью решить главную проблему населения — жилищную. Программа "Жилье 2000" обещала к рубежу веков отдельную квартиру каждой советской семье. Неудивительно, что в первые годы пребывания Горбачева на посту главы государства его призывы "нАчать" и "углУбить", равно как и заверения, что "процесс пошел" и эпоха "нового мЫшления" настала, слушали с замиранием сердца, как откровения и обещания будущего чуда.
Тем более что выглядело начало правления нового генсека очень привлекательно: "динозавров" брежневской эпохи, счастливо переживших приход к власти Андропова и Черненко, сменяли молодые кадры. Ельцин, Рыжков, Лигачев, Лукьянов — все они появились в руководстве страны именно в этот период. Да и лозунги произносились правильные — о переходе к "демократическому централизму" и строительстве "социализма с человеческим лицом", романтическом возвращении к "ленинским идеалам" и преодолении идеологических "деформаций". Параллельно была продекларирована "гласность", сиречь снижение жесткости цензуры, — еще один термин, традиционно писавшийся на Западе без перевода: glasnost. И плюрализм. И вообще принят курс на демократизацию всего и вся.
Минус монополия на власть
В экономической сфере демократизацию было продемонстрировать просто: нужно было всего лишь слегка ослабить гайки, и дело сдвинулось с мертвой точки. Взять хотя бы закон "Об индивидуальной трудовой деятельности", самим своим существованием вычеркнувший из списка целей перестройки борьбу с "нетрудовыми доходами". Следом за легализацией частного производства появились кооперативы, совместные предприятия с зарубежными компаниями, вышли из тени "цеховики". Но как быть с монополией КПСС на власть? Однопартийная система складывалась так долго, а чистка рядов была такой тщательной, что конкурентов у правящей партии не было вовсе. Поэтому — во многом силами КГБ СССР — этих конкурентов создали с нуля. Большинство нынешних российских политических партий и все без исключения националистические движения советских окраин корнями своими упираются в мрачноватое здание на Лубянской площади. Зато картинка получилась — загляденье! КПСС стремительно превращалась из единственной во всего лишь еще одну парламентскую партию.
И вот тут произошло то, чего идеологи перестройки не ожидали. Советская экономика не выдержала навязанного ей "ускорения" и в 1989–м откровенно "посыпалась". Плановая система была к этому времени разрушена, рыночная — еще не сформирована, а схема "ручного" управления страной, завязанная на ведущую роль компартии, только что была пущена под откос самим главой государства.
Объявить всесоюзный аврал и преодолеть кризис, мобилизовав внутренние резервы, которые у СССР все еще были, оказалось некому.
В следующее десятилетие, каждый год которого был сложнее, чем предыдущий, про перестройку, ускорение и гласность как–то больше не вспоминали.
