Если бы меня спросили, чего в Петербурге не хватает, я бы ответил: порта. Точнее, ощущения порта. Из чего оно складывается, известно любому путешественнику. Сотни, тысячи яхт под флагами всего мира, ужин с рыбой прямо на корме, галдящая на всех языках мира толпа.
Увы, Петербург — место потребления сугубо внутреннего сухопутного продукта. О большой воде напоминает разве что набережная лейтенанта Шмидта, воспетая еще Конецким и со времен СССР не изменившаяся. Там все так же зимуют матросики на вмерзших в лед баржах, а социально безответственные девушки хихикают, ставя ножки в сапожках на палубу. Экзотика, конечно. Но, повторю, — внутренняя и для внутреннего потребления.
Зимой навигации нет. Рыбного рынка нет. Из–за границы, хотя бы из Хельсинки, прийти в Питер на своей лодке — проблема: замучаешься получать разрешения от погранцов и ФСБ. Та же проблема — если захочешь из Питера пойти хотя бы под Выборг, где в шхерах пряталась немецкая подлодка из "Секретного фарватера". Семь потов сойдет: погранзона, секретность, царство Саурона…
Но главное, что отличает портовые города, — это международная жизнь. Порт — это и бизнес с иностранцами, и поселения иностранцев. Вот итальянский квартал: дымят печи для пиццы. Вот азиатский: круглогодично пак–чой, бананы для жарки, специи и батат. Любой город–порт многонационален и вследствие этого космополитичен. Недавно в Гамбурге увидел вывешенный в окне баннер: "F**k your national identity!" — стиль, конечно, варварский, но верный. Порт — дом для всех.
В Петербурге такое тоже было — до революции, когда немец поутру открывал васисдас, охтинская финка торговала сливками, а итальянки–сопрано неслись на саночках в театр. Даже советский Ленинград был Меккой фарцовщика–интернационалиста, скупавшего у финнов нейлоновые носки, а у шведов джинсы.
Но какая сегодня в Питере международная жизнь? Слезы. Британский совет давно закрыт, британское и американское консульства закрыты недавно, финны переметнулись в Таллин, и даже в Гёте–институте немецкий преподают исключительно русские преподавательницы.
Мы — сухопутная русская провинция: сами по себе и безо всех остальных. Ну, если только миллион–другой китайцев под надзором экскурсовода промчит из Эрмитажа в магазин с янтарем. Любой провинциальный европейский город со своими русскими и турецкими кварталами выглядит столичнее, потому что он часть мира!.. А Петербург — лишь отчасти часть.
Впрочем, год назад, во время мирового футбольного чемпионата, в Петербурге вдруг забурлила международная жизнь, мгновенно напомнившая о море, о путешествиях, о порте. По Невскому фланировали какие–то мексиканцы в сомбреро. У Эрмитажа тянули пивко австралийские серферы в дредах. Американцы играли кантри. Полиция, получив указание никого не винтить, никого и не винтила. Вот был кайф!
А теперь — все. Кончилась жизнь. Тихо умерло все до рассвета — ну, или до оттепели. Фиг теперь сомбреристов и серфингистов к нам заманишь. На чемпионат они приезжали по паспортам болельщиков. А сейчас, чтобы приехать, иди в русское консульство, мучайся в очереди, плати деньги… Они пожимают плечами. К их услугам весь мир, который по сути давно мир–порт. Минус Россия.
Жаль. Вернуть Питеру портовый дух — вот что должно быть задачей любого петербургского политика. Открыть закрытые консульства. Поощрять британские советы, французские альянсы, институты Сервантеса и Гёте. Финнам — въезд без виз начиная с завтра, а прочему миру — с послезавтра. Число живущих в городе иностранцев, а также иностранных сообществ должно быть важнейшей контрольной цифрой, индикатором городского благополучия. Учителям и преподавателям иностранных языков — доплаты из городского бюджета.
Вот эти идеи, с моей точки зрения, и нужно лоббировать на всех уровнях, ломая сопротивление атомным ледоколом на Северном морском пути.
Иначе Петербург не порт, а так — провинция и окраина. Где много криков о патриотизме, но совсем мало моря.
