Упрямая штука. К экспозиции поэта Олега Григорьева

Первой инсталляцией, посвященной писателю, был проект об Иосифе Бродском в Музее Ахматовой. Такая выставка напрашивалась. В Фонтанном доме есть кабинет поэта, здесь хранится значительная часть его архива, недалек тот день, когда в Петербурге появится музей Бродского. Пока есть только помещение — те самые "полторы комнаты" и бОльшая часть коммуналки в доме Мурузи, где жила семья поэта.

Нынешний проект — дань почтения Олегу Григорьеву — более чем уместен. Современник нобелевского лауреата, Григорьев вошел в историю русской литературы своими абсурдистскими текстами, но не снискал наград. Впрочем, несмотря на то что орденов и медалей у Бродского несравнимо больше, широкий читатель знает именно Григорьева, даже не догадываясь, что он автор "садистских стишков". На самом деле только часть их написана поэтом, большинство — народное творчество. Но тем–то и удивителен фольклор, что тексты мы знаем наизусть, а кто их написал — не задумываемся. Григорьев слился с народной массой. Ну а Бродского, даже после включения нескольких его произведений в школьную программу по литературе, все равно держат в памяти только ценители словесности.

Выставка, однако, не акцентирует внимание именно на этом. Она про художника и человека, жившего по своим законам. Стены испещрены стихами поэта — лирическими, примитивистскими, похожими на обэриутские. Здесь же вывешена его живопись и графика: пейзажи, натюрморты, портреты, большинство из которых представляют Григорьева как ленинградского неоэкспрессиониста. Учившийся в художественной школе при Академии художеств и исключенный из нее, он прожил жизнь нонконформиста, каких было немало в позднесоветское время. Богема, романтик и маргинальный тип, Григорьев, как и Бродский, натерпелся от властей. Правда, был он радикальнее в своем протесте. Об этом рассказывают фотографии и видеоматериалы. Есть на экспозиции и жуткая вещь — дневник его дочери, венчающий пирамиду из граненых стаканов. Не выставить его было бы нечестно, хотя так хотелось бы не знать подробности ее отношений с отцом. Но факты — упрямая штука. Ни биография Руссо, сдавшего своих детей в приют, ни история Вийона — поэта, вора и убийцы — редактированию не подлежат.

Станислав Савицкий, арт–критик