Книга Ляли Кандауровой вошла в лонг–лист премии "Просветитель": а я бы сразу поставил в шорт–лист. Уж очень охота посмотреть на жюри, когда оно будет выбирать между историей тайной полиции, повествованием о подсчетах рейтингов, томом о становлении и крахе коммунизма — и вот сборником эссе о музыке и композиторах. И, будь моя власть, сделал бы Кандаурову победительницей.
Ведь она написала книгу для меня: человека, не имеющего музыкального образования, но обожающего классику. Конечно, понемногу самообразовываешься. Начинаешь различать темы в увертюре — или там морщиться, когда сопрано срывается в верхнем регистре, как гимнастка с бревна. Но дальше — предел. Нужна теория. Ликбез. Подобное пишется для интересующихся биологией, астрономией, генетикой. Но образовательных книг по музыке в России издано ровно три.
Первая — "Путеводитель по оркестру и его окрестностям" Владимира Зисмана (набор оркестровых баек, после которых начинаешь отличать кларнет от гобоя). Вторая — "Неполная, но окончательная история классической музыки" Стивена Фрая (набор музыкальных баек от шумеров до Орфа). И, наконец, третья — "Теория музыки для чайников" Майкла Пилхофера и Холли Дей. Довеском — словарь "Музыка от А до Я" Эмиля Финкельштейна, рассчитанный на любознательного ребенка в возрасте до 10.
Все. Больше ни–че–го. Пустыня. Ветер гонит сухую верблюжью колючку. Никто не объяснит тебе, зачем Бах писал "Хорошо темперированный клавир" и с какой стати Шёнберг и Штокхаузен отказались от темперированного строя. И вот тут появляется музыковед, свободы сеятель пустынный Кандаурова, и пустыня превращается в… Как бы объяснить?.. Вот, скажем, все привыкли, что городское озеленение — это клумбочки с бархатцами и петуниями. То есть что классика — это замри и слушай: вот тебе Бах и орган, а вот Шостакович и "Ленинградская" симфония. А Кандаурова показывает, что можно под одной обложкой высадить ковыли, бамбуки и какие–нибудь неожиданные бананы, и будет круто.
Кандаурова рассказывает об усложнении и изменении музыки так, как в России никто никогда не рассказывал. Начинает не с Баха, и даже не с "венских классиков", а — ба–бам! — с реквиемов. И не с Моцарта, как начал бы книжку любой музыковед с бархатцами в голове, а с барочного реквиема Окегема. После чего следует прыжок к Биберу: ну да, к фон Биберу, был такой композитор в XVII веке, жил в Зальцбурге. А от Бибера — к Гайдну, но не Йозефу, а Михаэлю, он написал свой реквием за 20 лет до Моцарта, и начинаешь его слушать, и взрывается мозг, потому что это относится к реквиему Моцарта, как "Задонщина" к "Слову о полку Игореве". То есть: что–о–о?.. Моцарт списывал у Гайдна целые темы?! И после этого уже спокойно следуешь за Кандауровой, держась ее мыслей, как малыш держит за ручку маму, — во Францию ХХ века, к реквиемам Форе и Дюрюфле, постепенно понимая, что в мире кроме всем известных имен есть еще и Хенце, Хиндемит, Пуленк и Сати.
К тому же Кандаурова фантастически вкусно пишет, умея вовремя перейти с музыкального языка на обыденный. "Пассаж, шипучий, как газировка", — это она о шубертовской "Форели". А вот о музыкальных ритмах Мессиана: "Они сбивают с толку нашу слуховую привычку, заменяя паркет, расчерченный на квадраты, тропическими джунглями".
Словом, я от Кандауровой в полном восторге: не иначе, любовь. Проблема у книги только одна: видно, что она написана не с листа, а составлена из того, что имелось. Отсюда пустоты и хромоты структуры — заметные, как ни заметай следы. Скажем, дочитываешь главку "1888" (лукавая идея: рассказать, что делали в 1888–м Брамс, Сати, Брукнер, соединив несоединимое) и думаешь: "Любезная Ляля, а как же Чайковский, который как раз в 1888–м 5–ю симфонию написал? Может, стоит приняться за второй том?"
Жду ответа.
