Интервью с победителем в номинации "Промышленность" Рейтинга влиятельности "ДП", генеральным директором ПАО "Кировский завод" Георгием Семененко
Кто лично для вас является влиятельным человеком в петербургском бизнесе?
— Пытаюсь вспомнить, какой частный бизнес остался в Петербурге. Вся влиятельность смещается в государственные институты, это очевидно.
Если считать влиятельными тех, кто определяет бизнес–мышление, меняет среду вокруг нас, то, пожалуй, можно назвать Павла Дурова. Но его, я так понимаю, уже нельзя считать петербургским предпринимателем. Конечно, таких людей, меняющих реальность, как Стив Джобс или Джеф Безос, в Санкт–Петербурге сегодня нет. Но не потому, что у нас в городе нет умных, талантливых людей, скорее, вопрос в историческом факторе. Должна вызреть среда, способная рождать звезд. Но формироваться она стала лишь 30 лет назад вместе со стартом рыночных реформ. Огромное число людей до сих пор живут в Советском Союзе, мыслят и действуют соответственно. Должно полностью смениться поколение. Вон Моисей евреев 40 лет по пустыне водил для того, чтобы ушли люди с ментальностью рабов. Мы всей страной прошли "по пустыне" 30 лет. С учетом нынешней средней продолжительности жизни осталось еще лет тридцать…
Учитывая ваш печальный опыт, можно ли назвать влиятельными миноритарных акционеров?
— В нашей истории миноритарии с 2008 года публично утверждают о том, что менеджмент Кировского завода планирует осуществить преднамеренное банкротство. И, по сути, не существует адекватного механизма, который бы заставил их ответить за очевидную клевету. Мы только сейчас начинаем потихоньку взыскивать наши затраты на судебные процессы. И то мы потратили на адвокатов 10 млн рублей, нам суд срезал сумму до 7 млн рублей. То есть люди 10 лет грязью нас поливают, реальные потери от их деятельности составляют сотни миллионов рублей, а нам режут судебные издержки, которые мы реально демонстрируем. Если же говорить более широко, то институт открытых акционерных обществ опять–таки неустоявшийся. Сколько было внесено законодательных изменений за последние десятилетия! С одной стороны, не сформировалась еще культура. С другой стороны, большой багаж негатива идет еще из 1990–х — например, наши миноритарные акционеры появились в начале 1990–х годов. Вся система должна пережить трансформацию, адаптацию, и тогда она заработает нормально. Конечно, если завтра у нас не введут госплан и не начнут опять строить социализм…
То есть миноритарии осознали себя влиятельными шантажистами, но не увидели преимуществ кооперации?
— Конечно. И это проблема, наверное, институциональная. Не выработался тот набор инструментов, который помогает этому маятнику избегать крайних положений. Ведь миноритарии–активисты есть по всему миру. И в тех же США мы постоянно читаем о том, как кто–то, например, купил полпроцента Apple и начинает учить менеджмент работать. Но там это сбалансировано тем, что если человек выдвигает необоснованные обвинения, он точно понесет за это материальную ответственность.
Многолетнее противостояние с миноритариями Кировского завода закрыто?
— И да, и нет. Ведь было два активных участника процесса: Максим Яковлев и Игорь Устинов. С Максимом Николаевичем мы этой весной подписали соглашение, что у нас нет взаимных претензий. С другой стороны, Игорь Владиславович ведет себя не до конца понятно. Насколько мне известно, он продал часть своего пакета акций кому–то, что говорит о его желании выйти из этой ситуации. А с другой стороны, мы получили на днях целую пачку новых исков. Я пока не вижу логики в его действиях.
Самого себя вы считаете влиятельным человеком в петербургской промышленности?
— Ну вот здесь на заводе я очень влиятельный. Но ровно за забором моя влиятельность заканчивается.
Это не шутка. Потому что в России опять–таки еще не устоялись какие–то транспарентные механизмы взаимодействия бизнеса с аппаратом госвласти.
Плюс в нашей стране личные контакты, телефонное право занимают доминирующую позицию в том, что называется влиянием. Кому–то это доступно, кому–то нет.
А с новыми руководителями города отношения как выстраиваются?
— Отношения конструктивные, но нужно быть реалистами: настоящая работа начнется после выборов. Сейчас у коллег голова другим занята.
У вас огромные земли в очень хорошей локации: неужели никогда не посещает мысль продать все и перенести производство в другой регион?
— Честно говоря, порой, столкнувшись с особо выдающимися проявлениями сегодняшней российской действительности, хочется на все плюнуть и перенести себя куда–нибудь в теплый климат. Ибо производство сложной высокотехнологичной продукции в России почему–то всегда сопровождается непрерывной борьбой с ветряными мельницами. Но, с другой стороны, кто, если не мы?! Вздыхаю и иду дальше работать.
А по поводу редевелопмента — в этом нет, в моем понимании, особого смысла. Ведь у нас единая территория, нет пересортицы, как на многих предприятиях, где одна сторона улицы принадлежит одному, другая — другому, кранбалка — третьему, а сети вообще непонятно чьи, и за них все судятся. С другой стороны, мы неплохо зарабатываем на этой площадке с помощью наших индустриальных бизнесов, в то время как в девелопменте уже давно нет тех безумных прибылей, которые были в нулевые годы.
В 2018 году вам удалось сохранить выручку и показать полмиллиарда прибыли. За счет чего вы растете?
— Основная точка роста — это, безусловно, Петербургский тракторный завод. Он занимает порядка 50% выручки всей группы компаний и зарабатывает примерно половину денег. В 2017 году у нас случился страшный пожар, сгорел один из цехов, в этом году мы закончили его воссоздание на новом технологическом уровне и презентовали рынку обновленную модель нашего основного трактора. Поэтому есть основания полагать, что вторая половина этого года и следующий год должны быть неплохими. Конечно, если не случится глобальный кризис, который, по всем признакам, надвигается.
То есть у сельского хозяйства есть деньги на то, чтобы модернизироваться?
— Во–первых, аграрная отрасль, действительно, чувствует себя достаточно неплохо, это видно по тому, как она трансформировалась за 10–15 лет. Сейчас крупнейшие агрохолдинги — это большой, серьезный бизнес. Во–вторых, эта отрасль хорошо субсидируется из госбюджета. Для России это стратегическое направление, деградацию сельских поселений точно нужно останавливать, поэтому уровень поддержки будет сохраняться. Притом это поддержка на самом деле эффективная. Благодаря ей, например, у нас появилось хорошее животноводство. Качественный отечественный рибай — пять лет назад скажи, никто не поверил бы.
Вы вкладываете в стартапы и акселерацию. Что это: просто стремление выжить или есть амбиция стать инновационным центром Петербурга?
— Многие люди видят в этом какую–то длань господню, за которую надо схватиться и которая вытянет нас всех в светлое будущее.
Но в моем понимании это просто еще один бизнес–процесс, который должен быть встроен в работу любой крупной компании. Так же было с информатизацией, вначале — непонятно и странно, а сейчас мы все этим пользуемся, это норма жизни. Точно так же в нулевых годах в Россию пришло бережливое производство, Toyota production system.
Конкуренция в стране становится все жестче. Роста внутреннего рынка ожидать глупо. В этом смысле нужно задействовать гораздо больше интеллектуальных ресурсов для создания новых ниш и новых продуктов. Единственный способ сделать это с небольшими затратами — открытые инновации. Понятно, что это не исключает любых других способов развития.
Я знаю, что вы еще в робота Веру вкладывали. Окупилась инвестиция?
— К инновациям и стартапам подходы классической индустрии неприменимы. Я знаю некоторых людей, которые на волне этого хайпа решили повкладывать в инновационные проекты примерно с таким тезисом: "Я долго выбирал и выбрал один, в него вложусь, поставлю все на зеро".
Как по мне, с такой стратегией проще в казино сходить — и то больше шансов выиграть. Нужно или быть таким же фартовым, как Эдуард Тиктинский, который вложился в "Партию еды", а потом компанию купил "Яндекс", или подходить к этому системно, диверсифицировать риски.
Понятно, что нужно оценивать бизнес–план, идею, но при этом всегда может выстрелить ничем не примечательный середнячок. Стартапы — это бизнес про то, где все идет не так. И все же, если основатели целеустремленные, активные, если дополняют друг друга, то, скорее, они какую–то плохую идею трансформируют во что–то хорошее, нежели когда есть отличная идея, но плохие исполнители.
Что касается робота Веры. Есть два состояния: либо она умерла, либо она уже продана и зафиксирована прибыль. Все, что между этим, — это шаманство и субъективизм. Поживем — увидим.
Вы не боитесь роста влиятельности "Яндекса" или Сбербанка, который теперь тоже становится IT–компанией? Не думаете, что они закупят 3D–принтеры и начнут тракторы печатать?
— Мне кажется, это, наоборот, интереснее, потому что они показывают нам путь, куда развиваться. Путь, до которого мы сами бы, наверное, не додумались. Ведь вся прелесть этой индустрии заключается в том, что открываются новые горизонты. Мы можем быть какими угодно специалистами, но из–за того, что действуем в своих рамках, упускаем новые возможности. Взять тот же Uber — кто бы мог подумать, что бал будут править не таксопарки, а приложения, у которых даже нет машин?
Вопрос в том, сможем мы воспользоваться этими возможностями или нет. Именно поэтому мы и занимаемся стартапами, чтобы вливать новую кровь в наш консервативный коллектив, чтобы разбавить традиционные идеи новыми, о которых наши люди вообще не думали. Может быть, говорить о прибыльности этих проектов пока не приходится, но это та инновационная прививка, которая позволяет как–то расталкивать людей и повышать их креативность.
Какие еще инвестиционные ниши вы видите в Петербурге? Если бы у вас был лишний миллиард, куда бы вы его вложили?
— С учетом текущей ситуации в России, с учетом опасений по поводу будущего мировой экономики я бы сейчас поменял миллиард рублей на доллары и отложил. Это работает просто: есть уровень риска, и есть уровень прибыльности. Если они входят в дисбаланс, инвестиции падают. Сейчас новых ниш нету, роста экономики нету, остаются институциональные проблемы: суды, правоохранительные и надзорные органы. Когда эти прямые пересекаются, они ставят крест на частных инвестициях. Их начинает замещать государство, но мало в мире таких неэффективных историй, как прямые государственные инвестиции.
