Максим Осипов — уездный, земский врач, районный кардиолог. И провинциального доктора Чехова он, разумеется, в своей книжке пару раз поминает. И себя, думаю, сравнивает, потому что — тот же острый глаз, и тонкий сарказм, и понимание, что не все в жизни нужно равнодушно принимать. И то же понимание, что мало что можно поменять.
А 101–й километр от Москвы — это Таруса, Калужская область, где дом Паустовского, кенотаф Цветаевой и прочее милое литературоведение. Что не сильно влияет на местную жизнь, которая, как и во всей русской провинции, всклокочена — и как бы с вечного бодуна.
Вот очерк из 2007 года, открывающий книгу: доктор только что переехал в Тарусу (там некогда был родовой дом) из Москвы. "Первое и самое ужасное: у больных, да и у многих врачей, сильнее всего выражены два чувства — страх смерти и нелюбовь к жизни: пусть все остается по–старому. Критический аортальный стеноз, необходимо делать операцию. Или не надо лежать в больнице. — Что же мне — умирать? — Да, так получается. Нет, умирать не хочется. Но и ехать в областной центр, добиваться, суетиться тоже. — Чего же вы хотите? — Инвалидности: на группу хочу".
А вот замечание следом: "Оказалось, что дружба — феномен интеллигентский. Так называемые простые люди друзей не имеют: ни разу меня не спрашивал о состоянии больных кто–нибудь, кроме их родственников".
Или в том же ряду: "Мужчина — почти всегда идиот. Мужчина с сердечной недостаточностью, если за ним не ходит по пятам жена, обречен на скорую гибель. Начинается этот идиотизм уже в юношеском возрасте и затем прогрессирует, даже если мужчина становится главным инженером".
Читайте также:
Книги
Что бы это ни значило. "Срок времени" Карло Ровелли
Обычно простейший способ рассказать о книге — сжать фабулу до консистенции вывода. Это и к Чехову относится. Почему у него доктор в провинции — взять Дорна в "Чайке" — всегда мало лечит, зато, чувствуется, регулярно выпивает? Да именно потому, что принять происходящее не желает, а изменить не может. Но таким манером рассказывать о книге доктора Осипова не получится: она по преимуществу состоит из прямых мыслей, привязанных к практике уездной больницы. Цитировать интереснее, чем интерпретировать.
"Старушка — в ответ на вопрос, почему она не принимает лекарств: — А кому мы нужны? Вот раньше… Понятно. Раньше — государство заботилось… Ностальгия по СССР сделалась общим местом — все нас боялись, и было много хорошего: бесплатное (что это значит?) здравоохранение, огромные тиражи литературных журналов, Союзмультфильм. Вышедшие из Египта евреи тоже тепло вспоминали неволю: и "котлы с мясом", и "рыбу, которую ели в Египте даром, дыни и огурцы", а может быть, и египетскую медицину, и — кто знает? — образование".
А прочее — иллюстрации к тезису: скажем, типы ностальгирующих по СССР больных. Вот профессор из Москвы: отца расстреляли в 1938–м, сам сидел за антисоветчину, по текущим убеждениям — сталинист. Или шлифовщица: запах советского цеха до сих пор снится. А что с работы тогда ушла? — "На х.. мне эту пыль глотать!"
И доктор, понимая, что это все не изменить, делает две единственно возможные вещи, чтобы не превращаться в Дорна: работает и пишет.
Это, кстати, не больно спасает от поглощения местной жизнью. Осипов точно подмечает, что самый русский рассказ Чехова — не в "В овраге", в нем ребеночка убивают с умыслом, а "Новая дача", где инженера Кучерова деревенские травят безо всякой цели, — ну, просто еще столичный инженер в местное не врос. И Кучеров, чтобы в местное не врасти, сбегает.
А внутренний сюжет "101–го километра" в том — хотя, боюсь, это замечание автору не сильно понравится, — что за 10 лет повествования местные свыкаются с приехавшим из Москвы все больше. А это означает, что и он с ними потихонечку срастается, диффундирует, потому что иначе никак.
Но в любом случае рекомендация — книгу читать.
Дмитрий Губин, обозреватель
