Очумелые мысли. Коронавирус проверяет на прочность политические и социальные институты

Джованни Боккаччо так описывал приход черной смерти, которому был свидетелем: "Со времени благотворного вочеловечения сына божия минуло 1348 лет, когда Флоренцию постигла смертоносная чума, которая за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, беспрестанно подвигаясь, дошла и до запада…"

Города Северной Италии и в XIV веке были торговыми и деловыми центрами Европы, поэтому стали первыми жертвами болезни, против которой не было средства. Не все могли лечить себя, как делал знаменитый хирург Ги де Шолиак, прижигавший собственные чумные бубоны раскаленным прутом. Высокая температура действительно убивает чумную палочку, но эффективность такого лечения современная медицина сочла бы сомнительной — скорее всего, Шолиака спас могучий иммунитет. Поэтому защитой от чумы оставались… верно, карантины и самоизоляция! Как рассказывал Боккаччо, "один избегал другого, сосед не заботился о соседе, родственники посещали друг друга редко или виделись издали".

Но если горожане могли рассчитывать хоть на малую поддержку соотечественников, то пришельцев встречали оружием. Среди итальянских городов менее всех пострадал Милан, установивший самые жесткие ограничения: чума унесла там не более пятой части населения. В других местах было хуже. "Во Флоренции из пяти человек погибло три", — подсчитал современник Боккаччо — историк Маттео де Виалани. Большая часть смертей пришлась "на счет простонародья, потому что беднякам пришлось особенно худо: зараза распространилась среди них раньше, и помощи они получали меньше…"

Однако самые суровые карантины не спасали от другой опасности. По свидетельству хрониста Микеле де Пьяца, "дома умерших стояли незапертыми со всеми сокровищами; если кто–либо желал войти туда, никто не преграждал ему путь". Желающих поживиться выморочным добром нашлось немало — они–то и стали разносчиками болезни внутри закрытых городов. Средство против этого нашли городские власти Нюрнберга и Амстердама: застигнутых мародеров и скупщиков краденого убивали на месте. Там же, где у властей не хватало решительности или времени, коса черной смерти истребила половину населения, как в Англии, или четверть, как во Франции.

После эпидемии европейцы обнаружили себя в новой экономической реальности. "Несмотря на то что все было в изобилии, цены на все удвоились", — возмущался французский хронист Жан де Венетт, подешевела только недвижимость, оказавшаяся в переизбытке. Французу поддакивал и английский канонник Генри Найтон, чрезвычайно раздраженный троекратным увеличением заработка работников. Последних осталось мало, а дел было много, и стоимость труда выросла в разы.

Поначалу короли пытались бороться с законами экономики с помощью суровых указов, требуя вернуть зарплаты к дочумному уровню. Но монархи забыли, что проводить эти указы в жизнь было некому, поскольку "бароны погибли сотнями и тысячами — ни высокие башни, ни глубокие рвы не могли укрыть их от черной простолюдинки". В итоге английский король махнул рукой на "корыстных и жадных работников", угрожая им только небесным проклятьем. А французский король попытался обойти закон спроса и предложения, выпустив в оборот фальшивые деньги, но не добился ничего, кроме инфляции и народного недовольства. Так или иначе, люди смогли "сами назначать плату за свой труд и работать там и на того, как хотелось им".

Действительно, основы феодализма в Западной Европе были разрушены черной смертью. Но одновременно был разрушен и европейский универсализм Средних веков. Например, до чумы никаких запретов на перемещения людей внутри Европы не существовало, разве что приходилось платить за проход по мосту или за речную переправу. После чумы вооруженная застава на большой дороге стала нормой.

Сейчас нам не приходится бояться повальных смертей, но мировой экономике угрожает не столько реальный ущерб от эпидемии, сколько степень его негативного восприятия. Как и 700 лет назад, болезнь проверяет на прочность не столько экономические, сколько политические и социальные институты. И, как и в XIV веке, остаются справедливыми слова Боккаччо: "Народ бедный, да и среднего достатка, имел самую жалкую участь, потому что частью бедность, частью упование на милость божию побуждали их оставаться в своих жилищах; помощи же и ухода им неоткуда было ожидать…"