Cостоявшиеся на прошлой неделе ежегодные российско-китайские консультации изобиловали дежурными фразами
Тем не менее нельзя не заметить, что по итогам 2020 года Китай имеет все шансы стать единственной крупной страной, с которой Россия сохранила докризисные объёмы товарооборота (за 10 месяцев торговля России и КНР упала всего на 2,3% при общем сокращении российского внешнеторгового оборота на 17,1%).
Россия действительно всё активнее поворачивается к Китаю не только политически, но и в хозяйственной сфере. Доля КНР в российской внешней торговле сейчас приближается к 20%, хотя в середине 2000–х годов не превышала 6%. КНР участвует в крупнейших инвестиционных проектах в российском нефтегазовом секторе и рассматривается как конкурент Европе в закупках отечественного энергетического сырья.
Россия, со своей стороны, является практически единственным "фанатом" Китая на международном финансовом рынке: на Банк России приходится сейчас около трети (!) от всех юаней, которые держат в резервах мировые центральные банки (всего на долю юаня приходится 1,92% таких резервов, на долю доллара — 57,4%).
Насколько безопасно сегодня ориентироваться на Китай — ведь известно, что отношения между Пекином и Вашингтоном весьма напряжены, а в Европе проникновения китайского капитала откровенно боятся? На мой взгляд, экономическую ситуацию в КНР сейчас сложно назвать блестящей.
Экономика нашего восточного соседа в этом году вырастет не более чем на 2% при традиционных для последнего времени 6,5–7%; страна сокращает экспорт на основные рынки (к 2022 году, если тренды сохранятся, Китай уступит место крупнейшего торгового партнёра США… Мексике); в экономике накапливаются долги (за последние 8 лет китайские компании на внутреннем рынке заняли больше, чем составляет совокупная задолженность корпоративного сектора США); на рынке недвижимости, по мнению многих экспертов, растёт пузырь. Шанхайский фондовый индекс сейчас похож на индекс РТС и составляет всего 57,5% от максимумов 2007 года, тогда как американский S&P 500 — 235% от показателей того времени.
На мой взгляд, 2020–е годы станут временем испытаний для китайской модели роста. До 2008 года его драйвером был экспорт: страна, в 1985 году продававшая за рубеж товаров меньше, чем ГДР, а в 1996–м — чем Бельгия, в 2011–м стала крупнейшим экспортёром в мире. После мирового финансового кризиса власти КНР сделали главным ориентиром развитие внутреннего рынка, и он "вытащил" экономику — правда, ценой серьёзного роста долгов (сейчас совокупный долг правительства, провинций и госкомпаний превышает 165% ВВП) и реализацией масштабных проектов, которые вряд ли когда–нибудь окупятся (как те же скоростные железные дороги или сеть автострад).
При этом начиная с конца 1990–х, когда азиатские "тигры", наша страна и многие латиноамериканские государства столкнулись с валютно–финансовым кризисом и дефолтами, китайское руководство взяло курс на накопление валютных резервов, считавшихся не только залогом устойчивости, но и элементом укрепления геополитических позиций. В 2020 году оказалось, что $3,13 трлн, которые КНР копила почти 20 лет, американские финансовые власти "напечатали" за 5 недель, сохранив основные элементы финансовой стабильности.
Китай в последние 30 лет проделал исключительно большой путь. Бывая там, я искренне радуюсь за наших друзей и считаю их опыт модернизации лучшим из мне известных. Однако это не отрицает того, что сегодня КНР выглядит одним из наиболее уязвимых игроков на мировой экономической карте.
Реализуя стратегию ускоренной индустриализации, Китай "подвинул" многие развитые страны и при этом стал надеждой для производителей сырья — от России и Саудовской Аравии до африканских и латиноамериканских стран, подняв мировой спрос на ресурсы. В результате "перепотребление", в котором часто обвиняли Америку, стало главной чертой самого Китая — а в то же время США и европейские страны начинают попытки реиндустриализации, а также по политическим причинам отдают предпочтение сотрудничеству с соседями (Канадой, Мексикой, странами Восточной Европы). Экологические тренды и мода на самоограничение могут серьёзно поменять тренды мирового развития.
Кроме того, Китай сегодня — как бы дико это ни звучало — не слишком информационно глобализирован (не более 10% пользователей китайских соцсетей находятся за пределами Китая против, например, 86% пользователей Facebook, живущих не в США) и крайне зависим от американских и европейских технологий (в 68% китайских смартфонов и компьютеров стоят чипы Intel, а 98% этих устройств работают на операционных системах Google и Microsoft, так что угроза данных фирм отключить Huawei от обновления своих операционных систем поставила компанию в очень неудобное положение).
В последнее время китайские власти сделали много ошибок — в частности, явно просчитались в оценке того, насколько сократился технологический разрыв с США; они недооценили гибкость западной финансовой системы и, вероятно, переусердствовали с накоплением внутреннего долга. Это не значит, что страну ждёт катастрофический кризис — я бы скорее сказал, что на повестке дня стоит осмысление пройденного и попытка выработать новый курс в мире, который будет всё меньше зависеть от Китая.
На первый взгляд кажется, что Китай ворвался в мировую экономику и радикально сократил разрыв от остального мира. Это как минимум не совсем так. В 2000 году подушевой ВВП КНР составлял $960, а США — $36 300; в прошлом году эти показатели выросли до $10 300 и $65 100 — но абсолютный разрыв увеличился с $35,3 тыс. до $54,8 тыс., что означает его заметный рост даже с учётом инфляции.
Китай сегодня всё чаще воспринимается не как пример успеха, а как источник угрозы — и с этим китайскому руководству придётся жить (как, замечу, и российскому). Россия в последние 20 лет прошла путь, сильно отличающийся от китайского, но в чём–то и похожий на него. Каждая из наших стран может и стать источником опыта для другой, и поучиться на её уроках. Поэтому, вероятно, тесному сотрудничеству России и Китая нет альтернативы — хотя для обеих стран наступающее десятилетие наверняка не будет простым…
