Когда мы обращаемся сегодня к 1991 году, то главное, что нам вспоминается, – это то, что в тот год ушёл в историю Советский Союз
Как раз в эти дни исполняется 30 лет с последней цивилизованной попытки предотвратить катастрофу — референдума 17 марта (последняя нецивилизованная попытка — путч и создание ГКЧП — случилась пятью месяцами позже). 30 лет — достаточное время для того, чтобы оценить последствия этого исторического события и понять, что оно не сводилось лишь к концу семидесятилетнего коммунистического эксперимента, а стало завершением почти тысячелетней российской имперской экспансии.
Россия была очень особенной империей, но распалась она в той же логике, в какой распадались в начале ХХ века сложносоставные империи типа Австро–Венгерской, а во второй половине столетия — колониальные империи типа британской или французской. Сложные перипетии истории привели к тому, что в России сочетались черты и первых (в составе империи оказались основные центры возникновения отечественной цивилизации — Киев, Новгород, Полоцк, Владимир), и вторых (её элементами были также территории Кавказа и Центральной Азии, доля русских в населении которых не превышала доли британцев в населении Индии и французов в населении Вьетнама). Поэтому для меня события 1991 года исторически и политически не являются противоестественными — более странным я считаю то, что большевикам удалось воссоздать распавшуюся было страну в начале 1920–х годов.
Экономически Советский Союз был не менее странной империей, чем в политическом отношении. Если большинство европейских империй состояли из чётко отделённых индустриального центра и ресурсных периферий, в СССР ситуация выглядела во многом обратной. Россия — особенно в послевоенные годы — выступала главным источником сырья (на неё в 1985 году приходилось 54,4% добычи угля, 58,9% — железной руды, 71,8% — газа, 89,9% — нефти и 91,6% — товарной древесины), в то время как в союзных республиках создавались мощные перерабатывающие предприятия, строившиеся в логике "выравнивания экономического потенциала" отдельных регионов СССР. Многие из этих заводов и фабрик не имели аналогов в других частях страны, так как плановое хозяйство исходило из экономии на масштабах, а конкуренции в её обычном понимании в "экономике дефицита" не существовало.
Именно потому, что правящая советская элита даже не думала о распаде государства (мне сложно объяснить почему — ведь это она начиная с 1950–х годов приветствовала антиколониальную борьбу народов мира против метрополий), экономические последствия 1991 года оказались столь катастрофическими как для самой Российской Федерации, так и для других бывших республик, кризис в которых оказался ещё сильнее. Если за несколько лет до краха СССР средние доходы населения в Киргизии или Таджикистане составляли соответственно 73,4 и 72,2% от среднего показателя по РСФСР, то к 2019 году они опустились до 12 и 10%. В результате некоторые авторы полагают, что Россия по уровню экономического развития и сейчас не достигла позднесоветского периода — хотя по качеству жизни, обеспечиваемому внешнеэкономической конъюнктурой и двухкратным падением доли инвестиций в ВВП, она её существенно превосходит. В общем и целом можно говорить о том, что почти все последние 30 лет ушли у нас на постсоветскую перестройку экономики и далеко не во всех отраслях она оказалась успешной.
В 1991 году Советский Союз представлял собой относительно самодостаточную страну, которая экспортировала 5–20% от добываемых ресурсов и была одним из крупнейших в мире производителей технологически сложных товаров. Сейчас она является страной, отправляющей за рубеж 24–70% от добываемого сырья и по многим позициям — как промежуточного, так и конечного потребления — зависящей от импорта более чем на 70%. Во всех бывших республиках сложилась похожая ситуация энергетической (Казахстан, Туркмения, Азербайджан), торгово–посреднической (Киргизия, Белоруссия) или промышленно–сырьевой (Украина) специализации. Некоторые страны (Таджикистан, Молдова, Армения) сегодня выживают в основном на переводах от уехавших на заработки за рубеж своих граждан, представляя собой классические failed states. В такой ситуации интересным является вопрос о целесообразности экономической реинтеграции республик бывшего Советского Союза, который стоит на повестке для как минимум с начала 2010–х годов, когда был взят курс на создание Евразийского союза, нашедший отклик в сердцах многих россиян.
Забегая вперёд, скажу: я не верю в данный проект. Ни одна бывшая европейская метрополия не пыталась и не пытается реинтегрироваться с бывшими колониями. Напротив, распад колониальных империй стал в Европе мощным стимулом к сближению самих метрополий, утративших важные источники конфликтов на периферии: Европейский союз в этом отношении выглядит союзом метрополий, а не повторением колониального эксперимента. Кроме того, нужно отдавать себе отчёт в том, что экономическая синергия возникает не из исторических реминисценций, а от эффекта масштаба — но в ЕАЭС на Россию приходится 86% совокупного ВВП стран–участниц, тогда как на Германию — всего 24,7% ВВП Евросоюза даже после выхода из него Великобритании. Для России такой союз экономически бессмысленен: в 2020 году впервые на взаимную торговлю России и Белоруссии пришлось более 50% всего внутреннего товарооборота в ЕАЭС (на торговлю между Германией и Францией — менее 6% совокупного товарообмена между странами ЕС).
При этом ментально и культурно страны постсоветского пространства вовсе не сближаются — скорее они ещё сохраняют некоторые черты сходства, но не более того. Достаточно сказать, что русское, украинское и белорусское население стран Центральной Азии и Закавказья сократилось более чем вдвое в каждой из этих республик, тогда как в "неинтегрирующейся" с Россией Латвии оно с 1991 года уменьшилось менее чем на четверть. Число людей, свободно говорящих на русском языке, в той же Центральной Азии за последние 30 лет упало более чем в 4 раза (и сегодня составляет не более 15 млн человек, или 10% населения России) — в то время как в странах Западной Африки количество тех, кто первым языком называет французский, выросло только с начала XXI века на 80%, до 141 млн человек, что в два с половиной раза больше населения Франции.
В своё время президент В. Путин говорил о том, что человек, не сожалеющий о распаде Советского Союза, не имеет сердца, а человек, мечтающий о его воссоздании, — головы. В этом с ним можно согласиться — но я бы добавил, что последняя часть фразы в равной мере относится как к политической, так и к экономической реинтеграции. Российская империя распалась 30 лет назад, просуществовав дольше всех европейских империй (а по подсчётам западных экспертов, она была крупнейшей когда–либо построенной империей, если учитывать размеры её территории и продолжительность контроля над ними).
На мой взгляд, это прекрасный повод для исторической гордости, но вовсе не основание для действий. Россия, как бывшая европейская метрополия, куда больше выиграла бы от экономической и политической интеграции с другими бывшими европейскими метрополиями, чем от попыток реанимировать экономические связи с территориями, многие из которых были военной силой присоединены к империи около полутора веков тому назад.
И пока мы будем пытаться реинтегрировать Российскую империю — пусть даже чисто экономически, — уроки 1991 года нельзя считать выученными.
Владислав Иноземцев обозреватель, Вашингтон
