Победитель в номинации "Корифей года" — Светлана Гузь, управляющий партнёр бюро Legal to Business, которая вместе со своей командой во время пандемии на условиях pro bono помогла 160 клиентам — рестораторам, владельцам коммерческой недвижимости, представителям индустрии красоты и строительного бизнеса.
Юрист и управленец поговорила с "ДП" о почти невозможной борьбе петербургских предпринимателей с законом о "наливайках", прецедентных случаях, личном участии в каждом деле и юных "юристах-Бэтменах".
Почему в 2020-2021 годах так много работали на условиях pro bono?
— Когда твои партнёры и клиенты, представители малого и среднего бизнеса, не могут позволить себе срочные, незаложенные заранее расходы на юридическую помощь, им приходится "выплывать" из моря проблем. Конечно, в пандемию мы протянули руку помощи тем, с кем уже работали раньше. А дальше — сарафанное радио: к нам обращались новые и новые люди — не только из сферы общепита. И мы помогали — как правило, на условиях pro bono.
Ещё мы постоянно готовили обзоры, памятки, чек-листы, которые могли помочь предпринимателям и которые можно было распространять дальше без нашего участия. Проводили мастер-классы, вебинары, вели переговоры с арендодателями, банками, контрагентами, органами власти. Когда возникла ситуация с законом о "наливайках"… Мы точно не могли остаться в стороне.
Читайте также:
Рейтинги ДП
Лучшие юристы Петербурга — 2021
Но когда рестораторы обращались к вам по поводу этого закона — не было ли уже слишком поздно?
— Примечательно, что юристы стали бить тревогу из-за этой законодательной инициативы в отношении "наливаек" ещё на стадии обсуждения федерального закона. Но предприниматели активно включились в борьбу за сохранение бизнеса только после того, как в Петербурге был принят закон, установивший требование к площади зала обслуживания в размере 50 кв. м, хотя в федеральном законе речь о 20 кв. м.
Именно поэтому наша основная рекомендация любому профессиональному сообществу — следить за законопроектами и реагировать до стадии их принятия, поскольку «отыграть обратно» очень сложно. Честно скажу, у нас были большие сомнения, что удастся разрешить эту ситуацию в Петербурге. В России, в отличие от США, нет мощного института лоббирования, и иногда мне кажется, что это минус для нашей экономики. Предприниматели не вовлечены по-настоящему в создание благоприятной для своего бизнеса законодательной среды.
И то, что нам с профессиональным сообществом удалось поменять закон, который по факту уже был принят, — большая удача и огромная победа. Я рада, что мы к этому причастны.
В целом какие проблемы, связанные с действующим законодательством, чаще всего возникают у игроков общепита в Петербурге?
— Здесь сложно сказать что-то новое — и мы, и сама отрасль говорят о проблемах годами. Общепит "заурегулирован", и уровень административного давления не уменьшается. В чек-листе Роспотребнадзора по проверке общепита — более 190 пунктов. Как пример, в Казахстане проверочный лист содержит 38 требований, в США — 78.
Ещё на практике встречаются казусы, решить которые практически невозможно. Например, требования пожарной безопасности, касающиеся ширины проходов и дверных проёмов, могут быть неисполнимыми просто из-за того, что помещение — объект культурного наследия, и в нём невозможно провести перепланировку.
К тому же сегодня, будем откровенны, большой процент населения трудоустроен в сфере общепита. Задача государства — создавать лояльные условия для этого бизнеса. Такие, чтобы он развивался и был максимально прозрачен, а деньги, которые бизнес выручает от своей деятельности, были направлены в экономику.
А что насчёт иностранных клиентов: есть ли обращения сейчас — по сути, в кризис?
— Обращения, конечно, есть. Если у западных юридических компаний здесь нет представительств, но есть клиенты, то, конечно поддерживать инфраструктуру им гораздо сложнее. Тогда иностранные фирмы привлекают российские в качестве субподрядчиков.
Но сейчас таких обращений ощутимо меньше: инвестиции западных инвесторов в российскую экономику существенно сократились. Ещё осенью 2019 года мы с коллегами ездили в Токио и читали для представителей японского бизнеса лекцию о том, как инвестировать в российские предприятия, какие риски нужно оценивать, как открывать свой бизнес в России и работать с партнёрами.
Тогда мы предполагали, что на юридическом форуме подпишем соглашение и будем делать совместный проект с японцами. Но пандемия внесла коррективы, и инвестиции в российскую экономику замерли.
Какие дела вы сами — управляющий партнёр — "забираете" себе?
— Я, возможно, не самый типичный управляющий партнёр, потому что фактически принимаю участие во всех делах бюро. Мне кажется, что для наших доверителей важно и приятно, что все члены команды максимально вовлечены в их проекты, сделки, споры, и что на любой кулуарной встрече они могут задать мне или руководителю проекта вопрос и получить ответ. Для меня это уровень заботы о клиенте, а не вопрос экономии своего времени или делегирования полномочий.
Бывает, спрашивают, как я выбираю "свои" дела. Почему много работаю pro bono, если и коммерции вполне достаточно. Да, конечно, все мы про бизнес и деньги. Но я могу позволить себе выбрать дело, которое будет интересным или может стать своего рода прецедентом — тут уже не принципиально, получаю я финансовое вознаграждение или нет. Здесь в большей степени важны уникальность проекта, внутреннее чувство справедливости, нежели прибыль.
В таких случаях нужно вовремя "оглянуться". Порой мне как юристу было бы интереснее довести ситуацию до конца и получить классное судебное решение, но я понимаю, что для клиента выгодно здесь и сейчас, например, заключить мировое соглашение.
К слову, о мировых соглашениях: процедура медиации приживается в России?
— Глубоко убеждена, что медиация — отличный рабочий инструмент. Переговоры приносят куда больше "бенефитов", чем спор до последнего — когда стороны назло маме морозят уши. Самый сложный этап — убедить участников конфликта сесть за стол переговоров и хотя бы попытаться услышать друг друга. Здесь надо учитывать наш менталитет: когда люди вступают в состояние войны, многие считают, что начать договариваться — это слабость.
В споре, как правило, желание каждой стороны — выиграть. Есть правый и виноватый, есть победивший и проигравший. Медиация — инструмент, который позволяет выиграть обеим сторонам. Она невозможна, когда ущемлены интересы хотя бы одного из задействованных лиц.
Но не перестаю говорить, клиентам в том числе, что медиация — лучший инструмент на сегодня. Она колоссально экономит время: можно за короткий срок на любой стадии спора заключить медиативное соглашение нотариально, и оно будет иметь вес исполнительного документа.
Но всё хорошее растёт медленно. Неправильно было бы ожидать стремительных скачков в принятии обществом процедуры медиации.
Пожалуй, в пандемию способность мирно договариваться была особенно важна?
— Абсолютно точно. Из-за пандемии были безумные задержки в судах. "Ковидное" время было лакмусовой бумажкой для многих предпринимателей: пандемия стала своего рода триггером, и бизнес научился договариваться. Особенно с учётом того, как медленно иногда могут рассматриваться дела.
Итак, вы получили судебный акт. Затем первая инстанция, вторая, скорее всего ещё и третья… Если бежать и не зевать, то по самым скромным подсчётам весь процесс займёт от полугода до года. И вот, вы добежали: только у вашего должника к этому времени уже ничего нет — он банкрот. И ради чего был весь этот марафон? А можно было достигнуть договорённостей, которые устроят обе стороны — например, сделать рассрочку.
Медиации, насколько знаю, пока учат даже не во всех вузах с юридическими факультетами. А у вас после обучения были иллюзии, которые развеялись на практике?
— Когда мы учились в вузе, все представляли, что выйдут из его стен эдакими Бэтменами — и спасут весь мир. Думали, что главное — знание законов и вера в справедливость. Когда входишь в профессию, всё это остаётся с тобой, но появляется опыт, позволяющий читать между строк и реагировать оперативнее. Да, знаний с университетской скамьи многим катастрофически не хватает: только погружаясь в конкретные дела, ты "обрастаешь кожей" и превращаешься в юриста — понемногу, по шажку. Но, конечно, так не только в юриспруденции.
А с тем самым опытом разве не приходит выгорание — отсутствие мотивации?
— Благодарность клиентов — сама по себе отличная мотивация. А ещё тот факт, что мы с моей командой можем сделать то, что не смогли другие. Так часто складывается: мы берём дела, которые кто-то уже вёл до нас. И они были почти безнадёжными: из 100 шансов на победу оставалось максимум 5. Но когда ты эти 5 шансов превращаешь в 100% — это и есть мотивация.
В деле с защитой баров от закона о "наливайках" мне всё время говорили: "Светлана, ну зачем? Зачем, если всё уже решено?" Но всё начинается со слова "невозможно". Для меня это внутренний вызов. Да, шансов было мало. Но ты собираешь ресурсы, двигаешься и в какой-то момент осознаёшь — всё было не зря. Видишь ликование людей. Победа — это же не просто очередная галочка. Для конкретного предпринимателя спасённый бизнес — дело жизни.
После подобных случаев вспоминаю, как приехала в Петербург и поступала на первый курс в СПбГУ. Мне задавали вопрос: зачем вообще приехала? Нет своих вузов в Мариуполе? Для меня это было странно. Я была юной дерзкой девушкой и искренне не понимала, почему не должна куда-то ехать. Я приняла решение учиться в самом красивом городе страны, в одном из лучших вузов. И почему я должна отказываться от этого решения? Так это и стало лейтмотивом жизни. Как говорят: "Вижу цель, не вижу препятствий". В рамках закона, естественно.
