Ирада Зейналова: "Родина поставила очень простые и понятные задачи"

Почему журналист с очень успешной карьерой вдруг стал дипломатом?

— Когда началась пандемия, я поняла, что у меня меньше командировок, я начинаю стагнировать, а мозг должен быть загружен. Поэтому я поступила в Дипломатическую академию. Сначала это было желание просто послушать интересные лекции, умных людей. А потом втянулась.

Дело в том, что примерно с 35 лет каждый журналист задаётся вопросом: а чем я буду заниматься дальше? В эфире невозможно сидеть вечно. Я не хочу, чтобы обсуждали, где у меня морщины, прибавила я в весе или нет. А с возрастом это неизбежно произойдёт. И вот я отчётливо поняла, что нащупала ответ.

Дипломатия — это постоянная работа мозга: то, что я люблю, и то, что, в общем–то, наверное, любили во мне телезрители. И вот я абсолютно честно отучилась в академии, ходила на каждую лекцию, у меня было вечернее обучение, ежедневно к семи вечера я шла с тетрадочками, отвечала у доски, сдавала зачёты, экзамены.

Когда я работала корреспондентом в Британии, однажды пришлось делать сюжет об университетах третьего возраста, куда могли пойти люди, которые в своей карьере, как им кажется, достигли всего, им 50, они уже выплатили ипотеку, дети выросли, а они всё ещё о чём–то мечтают. И тогда мне это показалось невероятным: как можно в 50 лет начать новую карьеру? Оказалось — можно. В 50 я выучила испанский язык — все мои подруги поражались. Я прочла, наверное, половину Ленинской библиотеки на тему геополитики.

Несмотря на то что журналистика и дипломатия, кажется, похожи, это смежные, но противоположные стороны одной и той же деятельности. Журналист должен быстро собрать информацию, прибежать первым и первым рассказать, а дипломат должен быстро собрать информацию, первым проанализировать, сделать выводы и промолчать.

Как журналист, вы известны зрителям бескомпромиссностью и привычкой всегда называть вещи своими именами. Трудно ли было перестроить мозг на язык дипломатии, где "выражение озабоченности" означает довольно высокую степень гнева?

— Не просто трудно было, а трудно есть, потому что я и сейчас так же общаюсь со своим собеседником, как общалась в эфире. И мне здесь, на Маврикии, всё время с удивлением говорят: "Ты другая". Да, я другая, может быть, в этом моя сила. Давайте мою, может быть, с точки зрения дипломатии необычность расценивать как мою силу.

Журналистские навыки правда очень помогают, ведь главный из них — умение считывать людей. Я их считываю. Никогда в журналистике я не хамила людям, не была неделикатна. Да, я была прямой, но никогда не переступала черту. Это было моё кредо.

С другой стороны, на мой взгляд, и дипломатия сейчас меняется. Наступила новая эпоха, когда нет времени на раскачку, когда проблемы настолько острые и решать их нужно настолько быстро, что, наверное, нужно быть активным.

С тех пор, как Киссинджер выстраивал сдержки и противовесы и мог по 5–6 лет вести переговоры на одну тему, а Добрынин мог приходить к нему и выражать глубокую озабоченность и все считывали сигналы, — много времени прошло.

Ваше назначение можно считать признаком такого переформатирования российского подхода к дипломатии?

— Ну вот это точно нужно спросить не у меня, а у тех, кто меня назначил. Но всегда в российской дипломатии было желание совершать смелые шаги, в том числе и кадровые. Я не первый журналист, ставший послом.

Я помню, например, Бовина, который был нашим послом в Израиле. По–моему, первым послом после установления официальных отношений. И он был успешен. Возьму на себя смелость сказать, что именно в переломные периоды такие некарьерные дипломаты могут быть наиболее эффективны.

Структура любого посольства такова, что даже человек, не воспитанный в системе МИД, может в ней работать. То есть существует посол, который понимает, чего он хочет, какое у него поручение от Родины. И у него всегда есть старший дипломат, который очень тонко разбирается в документах, в протоколе, в тональностях того самого дипломатического языка. Так построено не только в России, это в принципе такая посольская практика, что посол является лицом своей страны, а старший дипломат — его навигатором в профессиональной среде.

А какое у вас "поручение от Родины"?

— Родина поставила очень простые и понятные задачи. Во–первых, мы должны развивать отношения со странами пребывания. Вот я конкретно нахожусь в Африке. На мой взгляд, это сейчас большой приоритет. Мы никогда не уходили из Африки, но в силу исторических причин после развала Союза мы ослабили своё присутствие, у нас просто, скажем так, не было сил, мы строили свою страну.

Сейчас мы можем, нам есть что предложить Африке в качестве помощи для развития. Но также нам очень важно, чтобы посол в том числе и объяснял, что делает Россия, как она думает, куда она идёт и какие шаги на этом пути мы готовы предпринять. Мы должны стать понятными. Кстати, на Маврикии удивительным для меня было то, что мы ведь не так много знаем про это государство, а они много знают о нас. Здесь очень много учившихся в Советском Союзе. Здесь всегда на улице можно найти человека, который говорит по–русски, знает про Россию. Здесь из уст в уста передаются рассказы о том, что однажды сюда приезжал Большой театр. И они видели русский балет. Об этом вспоминают в поколениях.

То есть тот пласт, который мы принесли им за время нашей дружбы между Советским Союзом и Маврикием, он сохранён. Россия изменилась, Россия растёт, развивается, мы высокотехнологичная страна, мы большой экспортёр разных видов продукции. Мы это должны сейчас объяснить и донести.

Есть ли шансы вернуть прямые рейсы на Маврикий, с которыми экспериментировали в прошлом году?

— "Аэрофлот" хочет возобновить свою лётную программу. Переговоры идут, но довольно сложно, потому что совсем недавно, в ноябре, здесь прошли выборы. До сих пор формируются некоторые ветви власти, не все назначения сделаны. Только недавно назначили главу туристического комитета.

За 3 месяца прямых рейсов в 2024 году маврикийцы отметили, что русские туристы тратят денег значительно больше на острове, чем остальные. В прошлом году их было 13 тыс. и оставили они здесь $30 млн. И меня всё время спрашивают: когда же снова массово приедут русские туристы? Когда будет прямой рейс? Сейчас это зависит от решения руководства Маврикия.

Помимо туризма какой ещё практический интерес Маврикий представляет для России?

— Маврикий — это страна с самым большим в Индийском океане океаническим шельфом, то есть его океаническая территория в десятки раз больше, чем суша. И здесь есть огромные возможности для науки. Сейчас мы предлагаем стране международный исследовательский проект по борьбе с микропластиком в океане. Такая работа пойдёт на пользу всему миру, потому что проблема острая. Даже понятие "микропластик" до сих пор не сформулировано. Очень многие западные институты над этим работают, но они сформулируют его так, как выгодно им, а мы должны сделать это беспристрастно. Я говорю вам, как физик по первому образованию: формулировок может быть много, но физическая истина очень важна в этой ситуации.

Кроме того, на Маврикии семь климатических зон, то есть он может быть прекрасной исследовательской, не экспериментальной, а именно исследовательской, что важно, лабораторией для больших учёных, которые изучают климатические изменения.

Уже понятно, кто со стороны Российской Федерации может быть партнёром по проекту с микропластиком?

— Мы работаем с министерством природных ресурсов, с Росприроднадзором, подключились учёные из Новгородского университета, где создана международная лаборатория, и они уже проводят переговоры. Мы договорились о контактах на официальном уровне и сразу убрали руки, потому что посольство по закону является координирующим органом, но мы не можем вмешиваться. Поэтому, если что–то получится, после того как мы начали этот процесс, я буду дико счастлива.

Маврикий по–своему уникален, наверное, многими вещами, в том числе и своим геополитическим положением. Исторически многие европейские державы имели там свои интересы. Как обстоит дело сейчас?

— Маврикий и правда уникален, потому что здесь было четыре волны колонизации: португальцы, голландцы, французы и англичане. Конечно, и сейчас здесь присутствуют старые французские деньги и старые французские семьи, потому что главным образом здесь живут французы, которые бежали ещё от наполеоновских репрессий и революций. Здесь англичане, которые остались со своим бизнесом после объявления Маврикием независимости в 1968–м. Помимо того что у маврикийцев родной язык креольский, они ещё на двух языках разговаривают свободно — на английском и французском.

Так что с точки зрения геополитики влияние европейцев здесь большое, это исторически обусловлено. И понятно, что даже с точки зрения образования местным жителям проще уехать в Англию, во Францию, в Канаду, даже в Индию, чем в Россию, где нужно выучить язык. И поэтому, конечно, то, что они до сих пор стремятся получить образование в России, очень важно. Они верят в нашу медицину, и все квоты, которые даёт Россотрудничество, у нас перекрыты именно теми, кто хочет учиться в медицинских вузах.

При этом на Маврикии своя очень мощная система образования. Университет Маврикия, скажем так, один из самых достойных в регионе. Он является не только донором студентов, которые едут учиться за рубеж, но и акцептором, сюда приезжают учиться люди со всей Африки. Они проводят студенческие обмены с европейскими странами. И вот мы сейчас выстраиваем историю, чтобы студенческие обмены были из России, потому что нам есть чем обменяться, здесь большой опыт, здесь хорошая научная школа и высокая цитируемость научных работ.

Одной из стержневых тем российской внешней политики сейчас является борьба с неоколониализмом. Насколько она отзывается, например, на Маврикии?

— Для граждан Маврикия очень важна их независимость и всё, что связано с их историей. Даже вот сейчас пришло новое правительство к власти, и первое место, где появился премьер–министр уже в официальном статусе, был фестиваль креольской культуры, потому что они — креолы и для них важно сохранить эту свою особенность. Креолы рассеяны по миру в силу именно колониального прошлого. Это последствия эпохи деления колоний, больших географических открытий. И например, креолы Ямайки не поймут язык креолов Маврикия. Но тем не менее само понятие "креол" крайне значимо для них.

Маврикийцы ехали учиться к нам в Советский Союз ещё до того, как Маврикий обрёл независимость. Они ехали с пятью пересадками из бывшей Британской империи, потому что знали, что Советский Союз — первая в мире страна, которая объявила равенство. И для них это было важно. Креолы очень гордая нация.

Мне здесь часто говорят: "Мы помним, что Советский Союз всегда поддерживал нашу независимость, мы знаем, как вы боролись за независимость Африки, мы знаем, что вы всегда были нашими друзьями на пути к независимости, вы помогали нам, и мы это ценим". В такие моменты на душе становится тепло.

Африка — это континент, который очень пострадал от западных колонизаторов, очень. Из него были выкачаны люди, ресурсы, деньги, грубо говоря, здоровье континента, то, что составляет его сущность. Колонизаторы, бывшие хозяева, очень много должны Африке. Очень много. И мы это понимаем до сих пор. И конечно, мы поддерживаем всё, что касается процесса установления самостоятельности, формирования африканских наций.

Входит ли в задачи посольства помощь бизнесу, который вдруг захочет работать на острове?

— В задачи посольства входит всё, что помогает развивать отношения. Если нужно кому–то помочь, я помогаю всем, вот просто всем. Да, с точки зрения бизнеса есть тонкий момент, потому что лоббизм какой–то коммерческой структуры — это абсолютно запрещённая область для посольства.

Но бывают ситуации, когда принимающая сторона сама просит помочь. Сейчас, например, к нам обратились за опытом по управлению метро. Дело в том, что индийцы взамен острова Агалега, на котором было разрешено открыть военную базу, построили на Маврикии 19 станций метро. Это непривычный, нетрадиционный вид транспорта, непонятно, как им управлять. Почти весь транспортный налог в итоге сейчас расходуется на содержание этих станций.

Я ответила, что у нас есть в этом опыт, у нас прекрасное метро во многих городах России и я могу собрать пул таких городов, которые смогут предложить свои решения. То есть, если есть запрос, я всегда готова предложить помощь.

А постоянно живущих русских много на острове?

— По разным оценкам, от 800 до 1200 человек. Значительная часть — это жёны тех, кто учился в Советском Союзе. Очень много детей из таких семей, которые сохраняют российское гражданство. Много спортсменов, которые приехали сюда из–за уникальных тренировочных условий. Остров вулканического происхождения, в радиусе примерно 500 м от берега он окружён рифом из застывшей лавы. Через этот риф не проплывают акулы, то есть нет опасности для купающихся. Зато есть какая–то специальная волна, за которой едут сёрферы со всего мира.

Здесь я встречала очень много русских чемпионов мира в кайтинге, которые совершают совершенно безумные переходы. Они до этого пересекали Берингов пролив, совершали какой–то переход от Кубы до Ямайки. Вот они все базируются здесь, потому что на Маврикии лучшая школа, и она создана именно русскими.

Таких людей много. Как правило, они живут на две страны и находят возможность добираться, несмотря на все сложности.

А как до вас сейчас долетают из России?

— Из Москвы можно вылететь через Дубай. По часам получается 6 плюс 6. Можно через Стамбул. Там получается 5 плюс 7. Либо такие экзотические виды путешествий, которые в принципе тоже очень многие практикуют: долетают до Сейшел "Аэрофлотом" и уже оттуда до нас всего 2 часа местными авиалиниями.

Последний вопрос, который не могу не задать. В немаленьком российском дипкорпусе сейчас всего две действующие женщины–посла. А за всю историю, по–моему, пять. С чем это связано? Это международная традиция такая? Посол — не женская профессия?

— Когда меня спрашивали про такое в журналистике, я всегда отвечала, что делить людей на женщин и мужчин могут только врачи. Если ты хочешь быть журналистом, не важно, женщина ты или мужчина. То же самое с дипломатией. Есть у тебя желание и амбиции, есть у тебя способности, ты это сделаешь, а искусственно создавать квоту для женщин, чтобы они стали послами и соответствовали какой–то гендерной политике, ну это глуповато, это в общем–то не наш дискурс. Мы получили равные права в 1917 году, и одной из первых в мире женщин–дипломатов была Александра Коллонтай. Значит, для нас никогда не было вопроса, какого пола должен быть посол. Пусть это будет вопросом для тех стран, где женщинам до 1970–1980–х приходилось бороться за равноправие.