Россия и социальное предпринимательство — за пределами олигархии и филантропии

Для постиндустриальных экономических систем Европы и Северной Америки социальное предприятие — это, по сути, гибрид: попытка использовать власть рынка для повышения эффективности и дисциплина, которая поможет в продвижении социальных целей (а не только в получении чистой прибыли), пишет The Guardian.  

Великобритания и другие государства-члены ЕС также выделяют коллективную собственность и распределение среди ключевых заинтересованных лиц при принятии решений, вне зависимости от их финансового участия в предприятии. В США, тем временем, акцент ставится на потребностях, которые предприятие должно удовлетворить, и на повторном инвестировании. Россия и бывшие советские государства — интересное место, чтобы проверить эту гипотезу.

Социальные в некотором роде предприятия были включены в плановую экономику. Быстрая индустриализация привела к появлению огромных проблем в новых городах, особенно в богатой ресурсами и малонаселенной Сибири. Проблемы эти, чаще всего, в нехватке детских садов, медицинского обслуживания и других социальных услуг для рабочих, которые оказываются через вспомогательные организации — "социальные активы".

Падение коммунизма обернулось появлением новых русских бизнесменов. До приватизации социальные активы были отделены от государственных предприятий. В теории они должны были продолжить работу под руководством местных органов власти и с их финансированием. Но слабое государство, коррупция и безразличие показали, что теория никогда не станет практикой. Некоторым удалось стать миллиардерами благодаря сделкам, которые позволили им скупить ценные госактивы за копейки.

Владимир Путин начал свое первое президентство с того, что ограничил власть олигархов и подарил им новый социальный контракт: "платите налоги, оставайтесь вне политики, и тогда вы сможете сохранить свои активы". Но в этом случае "налоги" значат не только те деньги, которые взимает государство, но и прибыль, которую олигархи "свободно" используют для достижения поставленных целей — от скупки предметов русского искусства для возвращения государству до спонсорства спортивных и литературных организаций и даже старых добрых благотворительных обществ (главным образом для ветеранов, сирот и пенсионеров, которые больше всех пострадали от краха советского государства всеобщего благоденствия).

Кроме того, это был отличный пиар для людей, которых недолюбливало большинство соотечественников. Например, Роман Абрамович вложил более $1 млрд в Чукотку, где когда-то был губернатором (2000-2008 год). Чукотка — отдаленная, неприветливая, но богатая ресурсами земля, которая получила красивую компенсацию за то, что ее население жило там под советской властью (также США все еще платит компенсацию жителям Аляски). Деньги Абрамовича пошли на восстановление школ, больниц и других "социальных объектов" региона.

Внезапная приостановка субсидий в 1990-х годах была столь разрушительной, что ее коренному населению пришлось вернуться к образу жизни охотника-добытчика. Но это едва ли и есть те самые "социальные предприятия", которые понимаем мы — это больше походит на феодализм, где платят дань и церковную десятину. Чаще всего олигархи придерживаются более традиционных средств для демонстрации своей благотворительности, например, фонды Рината Ахметова на Украине. Ранее в этом году банкир Владимир Потанин обещал пожертвовать половину своего состояния фонду Билла Гейтса Giving Pledge.

Одним из исключений стал президент Лукойла Вагит Алекперов и его фонд "Наше будущее", который обеспечивает беспроцентные кредиты и поддерживает социально ориентируемые предприятия. Так, в 2007 году его фонд выдал кредиты в размере более $6 млн.

Это не значит, что Россия не является благодатной почвой для социального предпринимательства или что она не сможет стать ею в будущем. Это означает только то, что над этим нужно поработать. На формирование или поддержку социальных предприятий без влиятельных покровителей сейчас нет никакой надежды. Однако простые россияне придают большое значение социальным ценностям. Концепция социального предпринимательства, возможно, встретит меньше возражений у первого российского постсоветского поколения, чем у американцев, учитывая, что капитализм по модели Адама Смита глубоко проник в американскую культуру.