"Выходной Петербург". Министерства правды

Как только дела в государстве становятся отчего–то нехороши, публичная сфера наполняется агрессией. Аналитики, эксперты, лидеры мнений и прочие сограждане во всевозможных медиа высказывают диаметрально противоположные, порой провокационные взгляды, рассчитывая на восторженную поддержку и совершенно не рассчитывая на возражения. Именно в этот момент представители оппонирующих сторон вспоминают о существовании пропаганды и начинают находить ее в любом альтернативном мнении.

Немедленно начинаются сопоставления выдающихся пропагандистов наших и давно минувших дней. Медведев становится похож на Николая II или на Брежнева, Путин — то на Сталина, то на Гитлера, в зависимости от контекста. С торжеством выискивается сходство между византийским басилевсом и российским политтехнологом, которое, разумеется, проливает ярчайший свет истины на подлинную природу всей российской политики. Смелые параллели, в которых уподобляются времена и цивилизации, отстоящие друг от друга на сотни и тысячи лет, сотни и тысячи километров, в своей смелости не учитывают, что приемы управления человеческим разумом универсальны и изобретены не каким–то одним гениальным манипулятором, но органически проистекают из природы власти. Власть вынуждает того, кто занимает иерархически высшую позицию, вести себя и изъясняться определенным образом. Совершенствуются только технологии коммуникации.

Какой–то специальной пропаганды нет. Политическая пропаганда — распространение знаний об устройстве политической системы, непрерывное обоснование преимуществ действующего правителя по сравнению с реальными или потенциальными конкурентами. Пропаганда — это фон, который в обыденной жизни воспринимается как нейтральный, как естественное состояние информационного поля. И только исключительные, из ряда вон выходящие события поляризуют публичное пространство. В норме пропаганда как бы растворена в воздухе, ее трудно заметить без специальных навыков примерно так же, как трудно без специальных приборов обнаружить и измерить атмосферное давление. Но если тем же по величине давлением концентрированно наступить человеку на палец, он не сможет проигнорировать свои ощущения. Именно это и происходит, когда общественная дискуссия заостряется вокруг одной–единственной проблемы и атмосферный столб пропаганды начинает давить не на весь мозг человека равномерно, а на его маленький участок.

Теория и практика

Идеологическая речь, то есть речь, обслуживающая ту или иную систему ценностей, — наиболее эффективный способ осуществления пропаганды. Сначала — словесный ряд, только потом — визуальная символика, музыкальные и архитектурные решения. Чем масштабнее идея, тем более всепроникающее влияние на все аспекты жизни общества она оказывает, но начинается это влияние с речевого воздействия.

Задачи идеологической речи понятны. Непрерывно объяснять систему ценностей и правил, по которым она существует. Например, напоминать, что демократия — это единственно возможная форма существования человечества, аргументировать жизненную необходимость патриотизма и семейных ценностей, декларировать примат индивидуального над коллективным или, наоборот, обещать построение рая на земле в ближайшие 20 лет или отрицать подобную возможность.

Делать это можно с разной степенью профессионализма. Прекрасное пособие по теории пропаганды принадлежит Геббельсу, который, впрочем, отдавал должное коммунистической машине промывания мозгов. Коммунистическая машина с тех пор развалилась, остались бессистемные осколки советских традиций, которые пока не удается заменить новоизобретенными духовными скрепами.

Наиболее убедительное художественное описание пропаганды предложено Джорджем Оруэллом. Поскольку антиутопия "1984" рисует мрачную картину тоталитарного общества, складывается иллюзия, что и министерство правды, и двухминутки ненависти, и прочие ужасы бывают только при тоталитарных режимах. Подлинная демократия как будто бы не допускает ничего такого. Но научные работы описывают устройство политического языка в разных странах и в разных политических системах, находя общие для всех закономерности. В давнем фильме "Когда хвост виляет собакой" инсценированная телевизионная война удачно отвлекает внимание общественности от сексуальных похождений кандидата в президенты вполне демократической страны. Суть проста: нет разницы между демократией и тоталитаризмом, стремящимися заполучить и удержать власть.

Вне зависимости от содержания логика идеологической речи выглядит примерно одинаково. С поправкой на национальную риторическую культуру и языковые особенности. Не все народы мира одинаково виртуозно владеют уголовным жаргоном. Не все в равной мере склонны к пафосу, агрессии или иронии. Если бы Владимир Путин явился в Совет Федерации и произнес речь из тех, которые во множестве произносит Обама, над ним смеялись бы даже сотрудники Первого канала. Но стиль — это всего лишь обертка, которая скрывает одно и то же намерение добиться от общества лояльности.

Идеологическая речь держится на трех китах (или слонах): идеологемы, оценки, цитаты. Киты (или слоны) опираются на черепаху агрессии, которая покоится в океане воздействия и манипуляции. Идеологемы — это отвлеченные понятия, называющие ключевые ценности идеологической системы. Патриотизм, свобода, демократия, права человека, мир во всем мире. Главное в идеологеме — чтобы ее точное значение нельзя было выяснить из словаря. Значение должно усваиваться из целого множества повторяющихся контекстов и отскакивать от зубов. Разумеется, в идеологической системе есть как ценности, так и антиценности. Поэтому нужна система оценок и их критериев, чтобы постоянно напоминать, что такое хорошо, а что такое плохо. Чем экспрессивнее — тем лучше.

Дальше нужно выбрать труды отцов–основателей идеологии и цитировать их как Библию, не смея исказить и буквы этой мудрости. У отцов–основателей, несомненно, были оппоненты. Их ни в коем случае не упоминать и не цитировать, как если бы их не было. Но если упоминание неизбежно, цитату следует подменять собственным пересказом, в который можно внести дополнительные оттенки критического смысла. Вступать с оппонентом даже в опосредованный диалог — значит уступить ему, признать свою слабость. Только вперед, деля мир на "мы" и "они", вне зависимости от того, кто они, а кто мы. Поиск врага и изображение его самыми черными красками закрепит результат.

Главное — не думать о букве закона, о справедливости оценок и логических противоречиях, о чужих интересах, о достоверности информации, об этике по отношению к оппоненту или представителю другой культуры.

Бить на жалость

При наличии прочного идеологического фундамента аргументировать любое выгодное в данный момент политическое решение становится делом техники. Техники риторической. При этом сходные обстоятельства располагают к использованию близких, если не одинаковых, аргументационных моделей.

Обращаясь в 2013 году к согражданам за моральной поддержкой на случай военной операции в Сирии, Барак Обама использует вполне шаблонный риторический прием, рисуя картины человеческих страданий в самых экспрессивных выражениях, прекрасно заменяющих телевизионные кадры по степени эмоционального воздействия и разве что не вспоминает слезинку ребенка у Достоевского. Обама нагнетает и педалирует чувство возмущения, которое заставляет взывать к справедливости и требовать возмездия: "Страшно вспомнить картины тех массовых зверств: уложенные рядами трупы мужчин, женщин, детей, погибших от газа. Пострадавшие, с пеной изо рта, задыхающиеся. Отец, прижимающий к телу своих мертвых детей, умоляющий их встать и идти. В ту страшную ночь мир в ужасающих подробностях познакомился с чудовищным действием химического оружия и понял, почему человечество подавляющим большинством ввело запрет на его применение, объявив его преступлением против человечества и нарушением правил ведения войны".

Владимир Путин, мотивируя необходимость вмешательства России в события на Украине, делает почти то же самое. Обращается все к тому же чувству справедливого возмущения и негодования, неизбежно возникающему у современного человека, которому рассказывают о жестокости и насилии. Вряд ли Путин вдохновлялся лучшими речами Обамы. Однако, как и Обама, он выступает в риторической роли специалиста по демократии, который точно знает, как она может выглядеть, а как — не может: "Мы видим разгул неонацистов, нацистов, антисемитов, который сейчас происходит в некоторых частях Украины, даже в Киеве. Вы, наверное, видели, как одного из действующих губернаторов цепями, наручниками на площади приковали к каким–то сооружениям зимой, в холодное время, обливали водой. После этого заточили в подвал и подвергали пыткам. Это что такое? Это демократия такая? Он, кстати, назначен–то был недавно — в декабре. Если даже предположить, что все власти там коррумпированные, то он даже, наверное, ничего украсть еще не успел".

Приемы апелляции к чувствам идентичны, но с поправкой на индивидуальный стиль: Путин иронизирует в своей обычной манере, подчеркивая невиновность жертвы ("ничего украсть еще не успел"), Обама, напротив, предельно серьезен и вышибает слезу, задействуя самые сильные родительские чувства ("отец, прижимающий к телу своих мертвых детей").

В той же речи Обама несколько раз отрицает роль "мирового жандарма", которая видится за вмешательством в дела суверенного государства, объясняя перспективу удара по Сирии обеспокоенностью безопасностью "наших детей". То есть снова — эмоцией.

Владимир Путин в ситуации с Украиной добавляет рациональности и ссылается не только на обеспокоенность безопасностью русскоязычного населения, но и на просьбу президента Украины Януковича вмешаться в конфликт.

Понятное дело, что под определенным углом восприятия аргументы в защиту русскоязычного населения Крыма в 2014 году видятся как аргументы в защиту немцев в чешских Судетах в 1938 году ("Не для того Всемогущий создал 7 млн чехов, чтобы они угнетали 3,5 млн судетских немцев… Всё, что я могу сказать этим представителям демократии, это что мы не можем оставаться равнодушными, и если эти создания, подвергаемые мучениям, не могут найти для себя ни справедливости, ни помощи, они получат от нас и то и другое").

Но под тем же углом можно анализировать и аргументы в защиту сирийского народа и союзников США — Турции, Иордании, Израиля. Сравнение — это еще один полемический прием пропаганды.

Если отвлечься от фразеологии военного времени, то вся полемика на так называемые холиварные темы разворачивается по тем же самым законам и использует те же самые риторические приемы пропаганды. Секта ценителей макинтошей и секта поклонников системы Windows, секта атеистов и секта верующих, секта вегетарианцев и секта мясоедов.

Вывод из всего вышеизложенного можно сделать только один: не имеет смысла оценивать политику исключительно по приемам пропаганды. Связь между качеством риторики или стиля и устройством политической системы не настолько прямолинейна, как порой кажется.