Марат Гельман рассказал об антиленинских методах власти

В 1990–е Марат Гельман делал современное искусство модным в России и помогал Путину победить Лужкова, потом разочаровался во власти, но чуть не превратил Пермь в Сен–Себастьян на Каме. Полтора года назад перебрался в Будву, это в Черногории, и всерьез собирается сделать культуру вторым по размерам источником дохода маленького балканского государства.

Как человека, делавшего выставки в Майами и Лондоне, всерьез думавшего обменять мумии Ленина и Мао в рамках пекинской Олимпиады, человека, дававшего советы Кремлю, занесло в эту европейскую провинцию?

— Умение и желание начинать все время заново — оно в характере. Я заново начинал в Москве, потом — в Перми, сейчас — в Черногории. Власть сменила курс, я остался таким же. Когда мне говорят: "Как же так, ты в 1990–х годах был вместе с властью", я говорю: "Да, это было, но это они поменялись на 180 градусов".

В 2004 году я решил: больше никакого дела с государством, займусь московской галереей. Но в 2007–м понял: там мне делать уже нечего. Люди работают, зарабатывают, художники, которые начинали в 1990–е, стоят реально больших денег. А ты приходишь с какими–то идеями, а идеи — это всегда большие бюджеты, кому это надо? Им нужно только мое имя, но не мои идеи!

Из кризиса вывел сенатор и бизнесмен Сергей Гордеев, предложил создать Музей современного искусства в Перми. Проект начался очень успешно. Президентом был тогда Дмитрий Медведев. Вот сейчас говорят: "Люди были обмануты, иллюзии были". Но это было не просто так — при поддержке Медведева был создан, например, "Культурный альянс" — 11 городов, которые пытались в чем–то повторить пермский проект. Было движение. Мое имя скорее мне даже мешало, нужны были компетенции.

Потом — последний срок Путина. В марте он выиграл выборы, в мае стал президентом. Вот за эти 2 месяца ситуация полностью изменилась. Слово "модернизация" ругательное, оно вообще исчезло. "Современное искусство" — тоже ругательное слово, примерно как "либерал". Поменялись полпреды в федеральных округах — пришли такие полканы.

Раньше было: "Не трогай войну в Чечне", "Не трогай Путина", "Не трогай церковь". Мы делали проект красноярского художника Василия Слонова Welcome to Sochi 2014, не зная, что есть еще одна "священная корова" — Олимпиада. Случился цензурный скандал, меня выгнали из Перми.

И я решил уехать, начал все заново здесь — в Черногории. И все сначала. Я не так известен здесь, как в России, и мои компетенции снова важнее, чем имя. В результате бывший губернатор Пермского края Олег Чиркунов, когда приехал в Черногорию, посмотрел и сказал: "Ты должен быть благодарен всем своим гонителям. Тебе 55 лет, и снова новый проект".

Но нельзя же сказать, что современное искусство в России не существует? Отделы в Русском и Третьяковке, галереи, выставки. Откуда пессимизм?

— Потому что политика сейчас такая — антиленинская, в том смысле, что у Ленина все, что было раньше, — плохо, а все, что придет сейчас, — хорошо! У них обратно: что было раньше — хорошо, что сейчас — плохо. Государственная дума в принципе относится к творческому человеку как к правонарушителю. Если посмотреть весь корпус законов, он говорит о том, что надо запретить. Ну да, художник — это хулиган. Какую статью будем применять? Частный человек выталкивается из сферы культуры. А это прямо противоположно тому, что надо делать. Потому что у нас же еще 70 лет наследия, когда частного человека не было в культуре. Нам надо, наоборот, его втягивать, соблазнять. В Швейцарии каждый третий — коллекционер.

Искусство — это предпринимательство. Каждый художник — предприниматель. А общая атмосфера против предпринимательства. Это касается прежде всего новой генерации. Понятно, если я — художник, на меня вот это все обрушилось, последнее путинское, я не перестану быть художником. Но для людей талантливых в начале пути, которые принимают решения, делают первый выбор, профессиональный, для них та атмосфера, которая есть, отторгает этот выбор. Быть художником ярким, интересным, перспективным, так же как быть ученым, становится мучительно трудно… Новая генерация как бы закупорена. Нет перспективы, потому что предпринимательство и искусство — как братья. Они идут вместе.

Ну и — изоляционизм. Не может существовать художественная среда изолированно. В Лондоне, Берлине, Нью–Йорке, Белграде насыщенная культурная жизнь — за счет насыщенного культурного обмена. Взаимного. Культурная жизнь и культурный обмен — почти синонимы.

У современного искусства есть две интенции, которые не меняются, — быть частью мира и быть частью будущего. Нет такого художника, который бы сказал: "Я хочу в закрытой ситуации развиваться". Художник хочет быть максимально известным во всем мире и быть частью мировой истории культуры. И то же самое про время, то есть нет ни одного художника, который бы сказал: "Я хочу отказаться от собственного "я", от собственной индивидуальности, брать и Палех рисовать — воспроизводить традицию". Художник всегда стремится к новому. Так вот, государство наше объявило эти интенции вредными, иностранными. Лозунг теперь: "Сохранять традицию, смотреть назад!"

Сколько денег вкладывалось государством в изобразительное искусство в Советском Союзе, столько нигде не вкладывалось! А эффективность — никакая. Потому что заказ формулировался в одном и том же месте. А нормально — чтобы было много разных меценатов, у каждого из них своя версия.

Почему сейчас вот все плохо: "Гельман виноват!" Я был владельцем одной частной галереи. Таких галерей было 50. И каждая из них могла иметь свою версию искусства, продвигать ее, и в результате что–то получается. И если из галереи Гельмана 1990–х годов вышло большинство известных в мире русских художников, это не потому, что кто–то назначил Гельмана галеристом, начальником. Просто мой взгляд оказался более релевантным общеевропейской, мировой ситуации.

Но ведь и Павленский, и "Пусси Райот" стали известны стране и миру именно из–за жесткой реакции государства.

— Результативность радикалов прямо пропорциональна глупости власти. Они выполняют свою очень важную роль, но это всегда 2% от общей культурной среды.

Люди, которые занимаются искусством, — они же не мужественные люди. Человек, который идет учиться на офицера, видит себя мужественным, он борется, проходит через испытания. Человеку, который занимается искусством, кажется, что его основной инструмент — интеллект, талант творческий. И вдруг перед ним ставится задача, когда он должен проявлять мужество. И не так много тех, кто этой ситуации соответствует.

Современное искусство в России существует, но находится в отягчающих обстоятельствах: постоянная провокация каждого активно действующего в России культурного деятеля на лояльность к власти. Даже больше, чем на лояльность, — на преданность власти, на предательство интересов художественной среды. Находясь там, ты постоянно сталкиваешься с тем, что перед тобой ставят какие–то моральные дилеммы — сделать так или сделать так.

Естественно, мои коллеги, мое поколение, все, кто был в 1990–е, с точки зрения реализации наиболее успешны. Они выставляются в музеях, но сам культурный процесс сильно деформирован.

В России сейчас может быть единственная стратегия — не потерять. То есть вот идет процесс деградации, и твоя стратегия как можно меньше потерять внутри процесса деградации, сохранить бизнес, сохранить школу, сохранить дело. Разговаривать о том, чтобы что–то развивать сегодня, ну как бы неуместно. А моя планида — развивать. Я силен там, где надо что–то развивать, а не сохранять.

Первая эмиграция сохраняла от коммунистов русскую культуру, проговаривала то, о чем и думать нельзя было в СССР. В чем заключается миссия сегодняшнего эмигрантского комьюнити? Ведь при нашем мягком авторитаризме в России позволено и критиковать власть, и писать что захочешь, и рисовать что нравится.

— Проект, который я здесь развиваю, европейский, не российский. Хотя в нем участвует половина, если не больше, художников из России и с Украины. Поэтому по факту получается, что, пока в России политика изоляционизма, я занимаюсь интеграцией русского искусства в международный контекст. Причем получается очень хорошо: приезжает художник из Франции, из Венгрии, из России, у них рядом мастерские, и нет такого — у нас выставка русского искусства, и мы там где–то на вторых ролях у Европы, у Западной Европы, чего–то там догоняем. Нет, сразу видны сильные стороны русского искусства.

Оно здесь интересно, оно здесь воспринимается вне этого политического контекста. Поэтому, когда поймут, что изоляционизм — это не ошибка, это просто XIX век, это просто другие времена, когда Россия снова вернется в нормальное время, здесь, в Черногории, будет один из самых серьезных плацдармов, в котором русское искусство — часть мирового искусства. Вот эту связь мы здесь осуществляем по факту, не потому, что я ставил себе задачу какую–то или миссию, но так получается.

Здесь русские и украинцы — мы вместе. Когда я приезжаю в Киев, мы разговариваем о том, что это все–таки разные культуры, и всегда фиксация на этом разном. Но здесь общая часть достаточно активно себя предъявляет. И в тот момент, когда этот морок закончится — а он закончится, — выяснится, что большинство украинских художников участвовали в русских проектах в Черногории, не участвуя в русских проектах в Москве, в Петербурге.

Мой проект называется "Прагматика культуры". За последние 30 лет резко возросло количество свободного времени. Соответственно, бизнес по обслуживанию свободного времени стал настоящим: кино больше, чем сельское хозяйство. И роль художника новая. И надо научиться не стесняться быть прикладным искусством.

В свое время в XIX веке это происходило с наукой: есть фундаментальная наука, люди заняты какими–то отвлеченными проблемами, как–то наука живет, и фигура ученого, и фигура художника — одно и то же. Потом появляется фигура инженера. Это человек, который, с одной стороны, понимает птичий язык ученого, а с другой — думает всегда о каких–то бытовых вещах: как перемещаться, как воевать, как пахать хлеб. И в результате огромные деньги приходят в науку, в том числе в фундаментальную, а не только в инженерию.

Сейчас происходит то же самое в искусстве, но только разрыв между fine art — чистым, назовем это так, и прикладным искусством большой, и есть большое предубеждение. И черногорский проект об этом. Здесь большие хорошие художники без снобизма начинают думать о прикладных свойствах искусства.

Какова задача у проекта в Черногории? Почему тебя здесь, что называется, все на руках носят?

— Экономика Черногории на 80% — туризм. И он сконцентрирован в 2,5 месяца, с середины июня до 1 сентября. Продлевая сезон на месяц — через культурные события, через фестивали, мы фактически реально влияем на экономику страны. В городе Котор вторая строчка в доходах городского бюджета — это культура. Первая — туризм, вторая — культура, третья — плата с круизных кораблей за вход в бухту, и четвертая — налоги с людей. Налоги с граждан — это только четвертая строчка.

Черногория — страна, которая будет перенесена из прошлого в будущее с помощью искусства. "Сделано в Черногории" — совместные проекты черногорских институций и международных художников, которые потом пойдут по всему миру и сделают Черногорию известной. Проект, который называется "Иностранцы о Черногории". Юрий Пальмин сделал проект "Шесть черногорских шедевров модернизма", которые войдут в международную энциклопедию.

Творческая индустрия: дизайн, керамика, ковры — мы хотим, чтобы художники, в том числе и большие, великие художники давали работу черногорцам. Люди здесь 3 месяца работают, а все остальное время руки свободны. И художники могут разрабатывать "новое ремесленничество", назовем это так.

Следующее очень важное направление — искусство уличное. Здесь все время хочется быть на улице, а не в помещении. Это все–таки маленькая страна. Она никогда не станет центром искусства по типу Лондона, Парижа, Берлина, Петербурга. То есть ей нужно найти свою специфику. Но мы хотим, чтобы уличный театр, уличные художники чувствовали здесь себя как дома, чтобы это стало столицей уличного искусства.

И, наконец, Россия за рубежом. В Лондоне — бизнес, в Риге — политика, у нас — культура. Поскольку недостаточно энергии, чтобы стать универсальным культурным центром, мы должны искать специфические пути.

Ну и последнее: мои амбиции — показать институцию будущего, где мастерские, выставочные залы и коммерция все вместе. Люди, которые приходят туда, общаются с художниками. Так ты приходишь в музей: нравится — не нравится, пришел домой — почитал что–то. А тут ты в мастерской художника видишь готовые работы, видишь работы в процессе, можешь задать вопросы, переходишь в другую мастерскую. Мне кажется, что стена, которая существует между современным искусством и публикой, будет разрушена в доме художника в Которе.

Что за эти полтора года удалось сделать?

— У меня здесь два главных партнера. Это Петер Чукович, который 12 лет был директором Национального музея в Цетине, такой местный Пиотровский. И второй — Наум Эмильфарб, американский девелопер с узбекскими корнями, один из основных инвесторов. Когда решаешь вопросы с государством, все происходит медленно и долго, а у меня был частный инвестор, который решал вопросы оперативно. Второе — очень важное (я считаю, в Питере это обязательно должно быть) — здесь не надо никого убеждать, что культура — это важно. Они это и так знают. Они здесь все настроены на то, чтобы тебе содействовать.

Мы на две трети увеличили количество событий в стране! Хотя у меня всего семь человек сотрудников. Мы провели пять фестивалей, около 60 выставок, у нас в резиденции было 60 художников.

В результате в Черногории в кризис количество русских туристов не уменьшилось, а увеличилось. Мы восстановили заброшенный дом, принадлежавший пароходству в Которе, и превратили его в дом художника. Мы сделали и продолжаем в Дюкле парк скульптур — современный, европейский, не провинциального уровня, не черногорского и даже не российского. Мы стали неотъемлемой частью этого общества и в этот острый момент непонятной политической ситуации сделали так, что русские здесь — это не политика, не посол, который истерит по поводу и т. д., а люди культуры.

Черногория, исторически близкая России страна, вступает в НАТО. Как это случилось?

— Когда только начался разговор о вступлении в НАТО, здесь было 30% за и 70% против. Поскольку само НАТО очень не хочет, чтобы вступали страны, в которых такая конфликтная ситуация, не было бы никакого вступления. Но русский посол сказал: и не думайте — Путин запретит ездить сюда на курорты, и вы потеряете кучу денег. Черногорцы — гордый народ: побеждали турок, Наполеона, во время Второй мировой почти поголовно ушли в партизаны, не приняли диктат Сталина. Заявление посла резко поменяло картину: кто был против, теперь голосует за. Теперь даже те, у кого существуют антиамериканские настроения (они ведь бомбили Черногорию во время Гражданской войны), за НАТО.

Наши дипломаты и пропагандисты сделали все, чтобы оттолкнуть эту русофильскую страну. Власть теперь просто должна доказать, что она может без русских. В общем, одиозного этого посла даже наш МИД убрал, но дело сделано.