Нынешние российские эмигранты серьезно отличаются от тех, кто уезжал из страны в XX веке. Россию сейчас покидают вполне состоявшиеся и образованные люди, при деньгах, с приличным английским. Историк Лев Лурье объясняет, почему они решили валить.
Современная русская эмиграция — бронепоезд, стоящий на запасном пути. Он, метафорически говоря, тронется с места и расчехлит орудия, если количество запретов на родине достигнет критического уровня.
С 1917–го по 1945–й отъезд за границу был всегда бегством. Спасались офицеры и солдаты Белой армии, казаки, литераторы, балерины и чиновники — все, кто для советской власти оказался лишним. После войны бежали на Запад попавшие в немецкий плен, остарбайтеры, жители оккупированных территорий, власовцы: боялись фильтрационных лагерей и трибуналов.
Для наших нынешних руководителей образцом для подражания стал, как известно, Юрий Андропов. Именно он в начале 1970–х разрешил эмигрировать евреям, немцам и баптистам. Репрессировать — себе дороже, пусть валят на историческую родину. Но, как шутили тогда, "еврей не роскошь, а средство передвижения". Те русские, которых хотели изгнать, тоже получали вызов от неизвестной им тети Хаи из Тель–Авива. Так в эмиграции оказалась половина русской литературы, бывшие диссиденты. Выдавливали и без всякой тети Хаи — Солженицына, Ростроповича, Любимова.
Потом с конца 1980–х пошла "колбасная" эмиграция — люди уезжали по чисто экономическим причинам.
Состав сегодняшней волны отъезжающих уникален — это люди вполне состоявшиеся, образованные, при деньгах, с приличным английским. Они решили, что пора валить, не по экономическим причинам, а потому, что страна потеряла динамику, не было бы хуже. Предчувствие гражданской войны, репрессий, голодухи.
Эмиграция — всегда травма. Даже если эмигрант выигрывает экономически (а это про нынешнюю волну сказать нельзя), он неизбежно проигрывает в социальном статусе. Довлатов, вполне преуспевший в Америке, писал: "Я — этнический писатель, живущий за 4 тыс. км от своей аудитории". Русские проблемы оставляют европейцев равнодушными, язык эволюционирует в сторону местного арго, на нем общаются только со все уменьшающимся кругом знакомых и родственников. Детей Россия уже не занимает. От полной ассимиляции и комплекса неполноценности спасают только два выхода — мессианство и ощущение того, что избавился от невероятного ужаса в России.
Проблема, однако, в том, что пока худшие прогнозы не сбываются. В августе 2015–го основатель "Ъ" Владимир Яковлев взывал к бывшим соотечественникам из Израиля: "Я уверен, что России в самое ближайшее время — недели, месяцы — предстоит один из двух сценариев. Либо — смена власти с совершенно непредсказуемыми и опасными последствиями. Либо — тяжелейший социальный кризис с уличной преступностью, нехваткой самого необходимого и реальной опасностью для жизни и здоровья граждан". Как говорится, Петя ждал волков, но волки не пришли.
Бердяев, Бунин, Бродский, Солженицын, Дягилев, Кандинский осуществляли на Западе то, что ни при каких условиях не смогли бы сделать в СССР.
В парижских "Русской мысли" или "Континенте" печатались тексты, немыслимые на родине.
Но чем отличается то, что пишут и печатают живущие за границей Акунин, Шишкин, Губерман, от произведений оставшихся Быкова, Пелевина или Шендеровича? Какие новости на "Медузе" или "Свободе" нельзя услышать на "Эхе Москвы", прочесть на "Фонтанке" или в "Ведомостях"?
Смелость высказываний эмигрантов Пионтковского, Илларионова, Каспарова ничуть не превосходит Навального, публицистов "Новой газеты" или "Эха". Илья Кабаков выставляется в Эрмитаже. Никто не запрещает Гребенщикова, Макаревича, Шевчука.
Правящий режим до сих пор оказывался достаточно гибким, чтобы контролировать только то, что считает абсолютно необходимым, прежде всего телевидение.
А вот все предсказания о цензуре в Интернете до сих пор не сбылись. Ни Ходорковский, ни Каспаров российской власти пока абсолютно не страшны. Эмиграция не стала тылом для тех 15%, которые хотят изменений в России.
Пока что благодаря зарубежью мы живем в новой реальности — как "всемирные русские", Россия остается аудиторией для "выбравших свободу", а русское зарубежье — для тех, кто остался в России. Другое дело, что загадывать нельзя. В случае катастрофического сценария неплохо было бы позаботиться об убежище, где можно не опасаться за жизнь и свободу, оставаясь русским.
Поэтому не имеющие сейчас жизненно важного значения институции, созданные россиянами на Западе, — как подушка безопасности.
Хорошо бы, по примеру первой эмиграции, основать пару русских университетов (уехавших ученых понять как раз легко). Нужны телеканалы, новые интернет–платформы.
Жить и работать в России все еще можно и нужно. Но на всякий случай хорошо бы подстраховаться.
