Этот фильм идет в редких кинотеатрах Москвы и Петербурга, вам придется еще поискать где — может быть, даже съездить на другой конец города. Это неудивительно: важнейший фильм нашего соотечественника Сергея Лозницы, как, допустим, и документальные фильмы Виталия Манского, кинотеатры берут со скрипом, неохотно. Слишком сложно, слишком опасно, потому что зрителю приходится много думать и чувствовать.
Собственно, Лозница именно об этом: что люди теряют какие–то важные человеческие инстинкты.
Вы уже, наверное, знаете сюжет фильма: беспристрастная камера установлена на территории бывших концлагерей — Дахау, Заксенхаузен. Пять, семь минут камера не шелохнувшись наблюдает, фиксирует группы туристов, которые входят на территорию мемориала. Потом — возле бывших бараков. Потом — возле крематория. Потом — возле печей. Эти массы людей, бесконечные, — коллективный и единственный герой фильма. Первое, что приходит в голову, — что точно так же входили сюда люди и 70 лет назад, не зная, что их ждет.
Как узнаваемо то, что мы видим здесь, и одновременно поразительно, что мы видим это здесь.
Обязательно в любом месте сегодня найдется тот, кто будет позировать на фоне чего угодно. Кто будет делать селфи или фотографировать друзей на фоне чего бы то ни было. Обязательно кто–то будет раскидывать руки или смотреть сквозь ворота — чтобы фото получилось "поинтереснее". В любом месте это можно представить — но только не через решетку с печально известной надписью arbeit macht frei. Люди хотят запечатлеть себя даже на фоне печей. Зачем, зачем, зачем?.. Это мысль, которая не покидает тебя в течение всего фильма: зачем туристы сюда приходят?.. С какой целью? Какой смысл идти сюда — целым школьным классом, туристической группой, — если ничего не чувствуешь? И кто в этом виноват?
Посещение таких мест должно способствовать работе скорби. Встреча с чудовищным, бесчеловечным должна служить постоянным напоминанием, предостережением. Но, как можно судить по лицам посетителей, работа скорби не приносит ожидаемых результатов.
Ни одного потрясенного лица. Ни одного плачущего (нет, однажды все–таки появляется такое лицо). Возможно, кто–то и плачет — внутри, в душе. Но сама ситуация — превращение бывшего лагеря смерти в туристическое место — максимально затрудняет эту индивидуальную работу души, делает ее излишней. Сама культура потребления, сам культ популярного (как бы чудовищно это ни звучало применительно к этим местам) превращает равнодушие в "норму" — хотя в идеале человеческой нормой здесь были бы именно растерянность, сочувствие, плач. Лозница снимает летом, это, конечно, режиссерская уловка — летом туристы выглядят еще и наиболее расслабленно. В итоге все это превращается в "пляж". И главное — никто не виноват.
Будем снисходительны. Во–первых, любое коллективное посещение подобных мест (советские дети помнят этот эффект) не вызывает индивидуальной, мгновенной реакции, возможно, она возникнет лишь потом. Возможно, люди что–то чувствуют, но не хотят демонстрировать. Тут может быть много трактовок. Например, психоаналитическая: люди ведут себя здесь подчеркнуто беспечно — для того чтобы подсознательно очеловечить это место смерти.
Но даже при всем этом все происходящее здесь и сейчас напоминает не работу скорби, а конвейер забытья.
