Предприниматель Аркадий Столпнер заканчивает строительство первого в России центра протонной терапии за 7 млрд рублей. Центр открывается в Петербурге, на Глухарской ул., в октябре. "ДП" спросил бизнесмена, зачем он взялся за такой дорогостоящий проект частной клиники, который будет ли рентабельным — пока неизвестно.
Аркадий, предполагали ли вы в начале своей деятельности, что инвестируете 7 млрд рублей в центр ядерной терапии?
— Мы начали развивать сеть диагностических центров в 2003 году, когда установили в Петербурге первый в стране частный магнитно–резонансный томограф. Идея принадлежала Сергею Березину, врачу–радиорентгенологу. К сожалению, Сергей недолго пробыл в проекте, в начале 2005 года погиб в автокатастрофе. В память о нем мы решили назвать нашу медицинскую компанию.
Когда начинали проект, никто не мог представить, что единственный томограф вырастет в такую сеть. Сейчас 94 диагностических центра МИБС работают в 66 городах России, а также на Украине и в Армении. Мы диагностируем 1,35 млн человек в год, почти 4 тыс. человек ежедневно!
По мере роста мы видели все больше людей с теми или иными заболеваниями. В какой–то момент поняли, что следующий логичный шаг — начать их лечить. Решили остановиться на онкологии. Хотелось чего–то высокотехнологичного: я всегда считал, что технологии улучшают и изменяют нашу жизнь и однажды могут победить рак.
Онкология сегодня стоит на трех китах: хирургия, химиотерапия и лучевая терапия. Один из видов лучевой терапии — радиохирургия, о которой 10 лет назад в России мало кто слышал. Золотым стандартом радиохирургии является гамма–нож, который позволяет высокой концентрации фотонного излучения за один сеанс, без крови и инвазивного вмешательства, разрушить клетки опухоли или устранить сосудистые патологии. В 2008 году мы установили в поселке Песочном второй в РФ и первый в СЗФО гамма–нож. Три года спустя мы приобрели кибернож — роботизированную установку для радиохирургического лечения новообразований во всем теле. Потом купили и инсталлировали современные линейные ускорители. Протонная терапия — это следующая ступень в лучевой терапии, самая современная на данный момент. Построив центр протонной терапии, мы получаем полную линейку инструментов для лучевой терапии, какой обладают далеко не все аналогичные клиники в Европе и США. Это даст нашим врачам весь доступный на сегодня в радиотерапии и радиохирургии арсенал инструментов. Собственно, именно эту цель мы и ставили, когда принимали решение о начале проекта протонного центра.
Будете лечить любую онкологию?
— Нет, не любую, протонная терапия не применяется при лечении гематологических заболеваний.
Однако 70% пациентов с онкологическими заболеваниями нуждаются в лучевой терапии. И протонная терапия лучше фотонной практически всегда. Объясню почему. Как работает лучевая терапия? Принцип и там и там один: мы разрушаем ДНК злокачественной клетки с помощью лучей (фотонов) или заряженных частиц (протонов). Клетка перестает делиться и расти. Но есть побочный эффект лечения — облучая опухоль, мы волей–неволей создаем радиационную нагрузку на здоровые органы и ткани за ее пределами.
Для онкологов всегда проблема — убить опухоль и при этом не навредить пациенту. Задача — облучить очень точно и с минимальной токсичностью. Так вот, физические свойства протонов таковы, что они доставляют энергию очень точно в мишень и теряют заряд в конечной точке пробега, в области, определенной врачом. Это выглядит как маленький направленный взрыв. Поэтому ткани на их пути к опухоли получают минимальную радиационную нагрузку, а за ее пределами практически не облучаются.
Вы изучали протонную терапию за рубежом?
— Мы побывали в 10 протонных центрах в США, Японии и Европе, прежде чем приступить к строительству нашего центра. В настоящее время в мире более 50 протонных клинических центров. Большая их часть находится в Америке и Японии, несколько — в Европе, еще около 30 сейчас строится по всему миру. В России возводятся два: наш, в Петербурге, и в Ульяновской области, в Димитровграде. Димитровград — это государственный проект, мы с ними взаимодействуем, но и слегка конкурируем — хотим открыться раньше. Производитель оборудования, американская компания Varian, сталкивается с определенными трудностями на последнем этапе подготовки оборудования к эксплуатации.
Это происходит из–за санкций?
— Нет, политика здесь ни при чем. Это вопросы техники. Циклотрон, который будет производить протонные пучки, проходит сотни и тысячи тестов. Кроме того, возникают задержки с таможней при проведении таможенной очистки запасных частей, которые нуждаются в замене. Но Varian старается выдержать сроки. Наша задача — стартовать вовремя. Этого ждут пациенты. Онкологические пациенты нуждаются в своевременном лечении. Несколько месяцев ожидания для них большой срок.
Лечение на протонном ускорителе стоит почти 2 млн рублей. Кто будет оплачивать это лечение? Есть ли государственные квоты на такую сумму?
— Да, цена высока. Из–за высокой стоимости строительства, оборудования и обслуживания. Но надо помнить, что она в два с лишним раза ниже, чем в самом доступном по цене европейском центре, и в 4–5 раз ниже, чем в США. При этом в большинстве стран в последнее время лечение финансирует либо государство, либо страховые фонды. Сегодня лечиться от онкологии за собственные деньги может себе позволить только несколько процентов населения России. Конечно, государство должно включаться в этот процесс. Мы надеемся, что в ближайшее время будет разработан тариф и стоимость лечения будет покрываться из фонда ОМС, хотя бы для отдельных групп пациентов. Насколько мне известно, в Минздраве РФ идет работа в этом направлении.
Также у МИБС накоплен опыт работы с региональными квотами по фотонной терапии. Петербург уже много лет платит из бюджета по 180 тыс. рублей за лечение каждого пациента на гамма–ноже, киберноже, что заметно меньше, чем квота на высокотехнологичное лечение, которые получают федеральные медицинские учреждения. В 2016 году через центр прошло около 400 петербургских пациентов по региональным квотам. В меньшем объеме выделяют квоты Ленинградская, Новгородская область, Карелия и другие регионы СЗФО. В совокупности за счет бюджетных средств мы лечим почти 600 из 2 тыс. человек, которых оперируем за год.
Частично за лечение заплатит государство, а частично пациент?
— По российскому закону один курс лечения не может быть оплачен из разных источников, что, на мой взгляд, неправильно, но такова ситуация сейчас. Я думаю, что государство должно платить за наименее защищенных граждан, несомненно, за детей и за еще какие–то группы пациентов. А также оплачивать терапию тех видов онкологических заболеваний, лечение которых без протонов невозможно.
Как бы вы оценили систему распределения квот между государственными и частными клиниками?
— Как говорит Вероника Скворцова (министр здравоохранения РФ. — Ред.), у нас должна быть единая национальная система здравоохранения, но сейчас, к сожалению, частные клиники отрезаны от федерального финансирования на высокотехнологичное лечение.
Конечно, система распределения квот не должна ущемлять ни государственные, ни частные клиники. Государству, конечно, следует считать деньги. Смотрите, мы по региональным квотам лечим пациентов на гамма–ноже и киберноже за 180 тыс. рублей. За аналогичное лечение в государственном центре федеральная казна платит по программе финансирования высокотехнологичной медпомощи около 250 тыс. рублей. У нас самый низкий чек в мире. Однако это возможно только потому, что мы лечим очень большое количество больных.
— Сколько пациентов в год вы планируете принимать?
— Пропускная способность центра предполагает лечение 800 человек. Но и на этот показатель мы выйдем не сразу. Помимо теоретических знаний и даже небольшой практики нужны навыки, которые вырабатываются только на больших потоках пациентов. Мы подготовили за границей в центрах протонной терапии одного врача и трех медицинских физиков. Они будут учителями для всех остальных сотрудников центра.
Какова экономика протонного центра? За какой срок вы хотите окупить проект?
— За 12–15 лет при тарифе $30 тыс., или 1,8 млн рублей. Раньше не получится. В проект вложено около 7 млрд рублей. Мы в долларах потратили даже чуть меньше, чем планировали: цемент в рублях подешевел.
Какой процент пациентов излечивается с помощью протонов?
— Среднего показателя нет, все зависит от диагноза, стадии, состояния пациента. Но есть опухоли головного мозга, при которых излечение составляет 90%. При правильном отборе пациентов при раке простаты, утверждают американцы, — тоже 90%. Пятилетняя выживаемость пациентов в целом на 30% выше, чем после фотонной терапии. Но протонная терапия — все равно не панацея. Панацеи нет, важно это помнить и врачу, и пациенту.
Можно ли сказать, что ваш центр — это такой испытательный полигон при государстве и государство наблюдает и на вашем примере решает в конечном итоге, строить ли еще такие центры в России?
— Конечно, мы очень серьезный испытательный полигон, причем построенный не на бюджетные деньги. Я уверен, что количество таких центров в стране пока должно быть ограничено по причине недостатка более дешевого оборудования для современной фотонной терапии в РФ. Государству не нужно строить еще 20 таких центров. Это очень большие инвестиции и очень дорого в эксплуатации. Центр в Димитровграде обошелся бюджету в $600 млн. Правильно было бы сначала посмотреть на нашем примере и на примере Димитровграда, как это может работать. Кроме того, технологии стремительно развиваются, и через 4–5 лет (таков срок строительства протонного центра) они могут оказаться уже иными.
Когда вы планируете выйти на проектные показатели мощности центра?
— В течение нескольких лет. Если мы в первый год пролечим всего 400 человек, это будет большой успех, потому что нужно время, чтобы приобрести необходимые навыки. И, конечно, мы хотели бы, чтобы хотя бы половина из наших пациентов были дети. Мы активно взаимодействуем с центром протонной терапии детской больницы в Цинциннати, где именно такая пропорция между взрослыми и маленькими пациентами.
Как пациенты будут узнавать про ваш центр, через врачей–онкологов?
— Не всегда и не все российские врачи следят за высокими технологиями. И вся система здравоохранения не настроена пока так, чтобы врачи хотели передавать кому–то своих больных. Но очень выручает сарафанное радио — сами пациенты много пишут о лечении у нас в Песочном на тематических форумах, передают информацию друг другу.
Ваши партнеры — Наталья Березина и Виктор Екимов. Как распределяются доли в компании, кто является основным инвестором в проекте?
— И Наталья, и Виктор в протонном проекте и в целом в медицинском проекте с самого начала. Наталья — главный врач компании. Виктора знаю уже 42 года, начинали вместе в спорте, сидели в одной байдарке (Аркадий — мастер спорта международного класса. — Ред.), он отвечает за оперативное управление всеми региональными центрами. Вложенные в протонный центр 7 млрд — это не заемные средства, у нас вообще принцип — ничего не занимать, жить на свои. Мы просто не покупали яхты и виллы, а реинвестировали все, что за эти годы заработали. Все мы состоявшиеся люди, перед нами не стоит цель просто заработать. Деньги — это для нас инструмент, с помощью которого можно сделать что–то по–настоящему интересное и нужное.
Если этот эксперимент будет удачным, начнете ли вы строительство следующего протонного центра?
— Это обсуждается. Но не раньше чем поймем, как это работает. Опыт строительства накоплен огромный, и его надо использовать, но, конечно, сначала нужно понять, будет ли проект экономически целесообразен.
Справка
Биография Аркадия Столпнера
В 1982 году окончил Первый Ленинградский медицинский институт имени И. П. Павлова по специальности "лечебное дело". В 1990 году основал первое в СССР медицинское совместное предприятие. В настоящее время председатель правления группы компаний МИБС (Медицинский институт им. Березина Сергея), институт работает с 1993 года
Справка
Цифры" и факты
С 2003 года Аркадий Столпнер возглавляет ОУ ЛДЦ МИБС, ведет все новые проекты предприятия. Среди реализованных проектов: крупнейшая в РФ сеть диагностических центров МРТ, крупнейшая в РФ телемедицинская сеть, онкологическая клиника в пос. Песочном Ленинградской области, которая внедрила гамма–нож и кибернож. Cеть клиник принимает 1,35 млн человек в год.
