Гeнеральный директор и владелец фармацевтической компании "БиоВитрум" Владимир Цимберг рассказал о том, почему ушел из урологии и занялся производством гистологических реагентов, из–за чего в России, несмотря на декларируемую государством поддержку фармпроизводства, большинство препаратов импортируется, а также об избыточном и непредсказуемом госрегулировании, которое душит медицинский рынок.
Вашей компании уже 16 лет. За это время она пробовала себя в разных направлениях. С чем это связано?
— В 1995 году я окончил Петербургский государственный медицинский университет, готовился стать хирургом, но аллергия на латекс изменила мои планы. Пришлось идти в амбулаторную урологию, где контакт с латексом меньше. По профессии проработал почти 5 лет. Медицина — очень черствый хлеб, а по тем временам это был совсем ужас. За прием одного пациента врач получал один американский цент от государства. До сих пор коллеги за рубежом не верят в это.
Как и многие врачи в те непростые времена, я стал заниматься коммерческой деятельностью — поставками медицинского, лабораторного оборудования. До 2001 года работал в разных компаниях по найму и приобрел очень ценный опыт.
Потом мы с единомышленниками создали "БиоВитрум". Поначалу это была совсем не такая компания, как сейчас. Мы пробовали себя в рекламе, в продаже разного рода медицинских товаров, писали программные продукты на продажу. Все это было связано со сферой лабораторных исследований и оборудования.
В 2005 году мы обратили внимание на патологическую анатомию, потому что поняли: у нас в стране это совершенно покинутый рынок, патологоанатомы были никому не нужны, современные технологии занимали 2–3% всего рынка. А у большинства граждан, даже из числа медицинских специалистов, отношение к патологической анатомии весьма шаблонное. Вы, например, когда речь идет о патанатомии, что себе представляете?
Да, признаться, ничего хорошего: морг, трупы, "вскрытие покажет"…
— И большинство людей так же. Но это миф! На самом деле 93% всех исследований патологоанатомы проводят для прижизненной диагностики, и только 7% — диагностика посмертная. Это невероятно умная профессия, которая объединяет клинические, патофизиологические знания и множество врачебных дисциплин. В больнице обычно никто не знает диагностику глубже, чем патологоанатом. Вся сложная диагностика — это ведомство патанатомии, и по большому счету без патологоанатома не должен ставиться ни один сложный диагноз. Здесь должны применяться современные технологии и современные знания. А в России ничего этого не было. В середине 2000–х технологии, которые мы предлагали на рынке, производили такой же эффект, как смартфон в деревне, где еще нет "лампочки Ильича". Возможно, в этом был один из элементов нашего успеха: нам удалось очень быстро этот рынок развить.
А почему занялись не только торговлей, но и собственным производством, и именно гистологического парафина, получившего в 2017 году премию Смольного как лучший инновационный продукт года?
— Да, главным стал именно парафин. Здесь два драйвера. Первый — это я сам: я классический Кулибин, вырос с отверткой и паяльником в руках. Производство парафина я создал в 2001 году собственными руками: принес из дома инструменты, приобрел на рынке комплектующие. Были моменты, когда я ночевал на работе, потому что не мог найти верное техническое решение. В итоге собрал технологическую линию, которая обслуживала рынок 15 лет. И вот только год назад мы сделали серьезный апгрейд и вывели производство парафина на другой уровень — и технологический, и качественный. После парафина стали расширять ассортимент, производить красители для гематологии.
Второй драйвер, двинувший нас в производство, — экономика. Стремление любой дистрибуции — увеличить прибыль за счет собственного производства. Кроме того, мы накопили такое количество знаний в разных отраслях: оптика, механика, химия, иммунология, — что их нужно было как–то использовать. Для дистрибуции эти знания избыточны. Поэтому развитие производства было неизбежно.
Поначалу это было "наколеночное" развитие: все сотрудники занимались разработкой всевозможных продуктов. В результате в 2013–2014 годах компанию начало расшатывать, было непонятно, кто мы: то ли стартаперы, то ли торговцы, то ли изобретатели, то ли производители. Назрела потребность все это систематизировать. Мы оказались перед выбором: либо наращивать венчурность, либо консолидировать деятельность по производству и разработке. Выбрали второй путь. Сейчас 60% нашего бизнеса связано с патанатомией, остальное — микробиология и life science, то есть мы поставляем технологии не для рутинной медицины и диагностики, а для фундаментальных и прикладных исследований. При этом 20% наших доходов — это собственное производство, остальное — дистрибуция.
Принято считать, что медицина очень бедная. А вы на ней зарабатываете. Значит, она не такая уж и бедная?
— Медицина у нас недофинансирована: в России финансирование здравоохранения в целом по сравнению с валовым национальным продуктом в 5 раз меньше, чем в США. А смертность от онкологических заболеваний у нас в 2 раза выше, чем в Европе. Финансирование больниц серьезно сократилось в последние годы. В 2010–2014 годах действовало много государственных программ по оснащению больниц. Сейчас — лишь точечные закупки. Патанатомия и онкология за прежние годы продвинулись технологически, так что сейчас они живут чуть лучше, чем другие отрасли. Плюс в эти отрасли постепенно идут частные инвестиции, открываются частные лаборатории.
Растет потребность в высокотехнологичных исследованиях: врачи и пациенты начали требовать их проведения. До недавнего времени в 40% случаев онкологическая диагностика и лечение проводились без гистологических исследований. Это чудовищные данные. Сейчас это уже не так. Известно, что рубль, вложенный в диагностику, экономит 10 рублей в лечении. А в онкологии это более впечатляющее соотношение, ведь здесь лечение — это колоссальные средства.
Надеюсь, то, что государство перестало заниматься переоснащением этой отрасли, а только ее поддерживает, — это временно.
Каковы ваши экспортные планы?
— У нас большие амбиции, связанные с экспортом. Правда, мы в самом начале пути. Сейчас ведем переговоры с европейскими, азиатскими, американскими партнерами. Российский рынок очень мал — всего 1–2% от мирового по разным отраслям. И это главная причина, почему здесь тяжело развиваться и почему крупные бизнесы неохотно идут в Россию.
Отдельного внимания заслуживает наша регуляторика. Это что–то невероятное! Она непредсказуема, и год от года появляются все новые и новые требования. Она съедает весь российский бенефит от дешевизны рабочей силы (не такой, кстати, большой, как принято думать). Судите сами: раньше цена входа на российский рынок для производителей — не важно, российских или зарубежных, — была $12–15 тыс. на группу продукции. Речь идет только о разрешительной документации на медицинское изделие — регистрации в Росздравнадзоре, без учета инвестиций в разработку продукта и строительство предприятия. Реформа 2013 года стала требовать от производителей регистрировать не группу, а каждое наименование из группы по отдельности. Требуется оформить полный набор бумаг на каждый пункт в каталоге, состоящем из сотен наименований. Это подчас является непреодолимым порогом даже для мировых грандов отрасли, а что уж говорить о российских предприятиях.
В одном из наших проектов по микробиологии нам необходимо было зарегистрировать около 15 питательных сред. Мы на это потратили почти 4 года и около 1 млн евро. Мы справились с этими расходами. А небольшая компания вряд ли осилит.
Избыточная и непредсказуемая регуляторика — это спрут, который душит отрасль. Проблема еще и в том, что нет четких, однозначных правил: один чиновник говорит одно, а другой — прямо противоположное. Безусловно, медицинский рынок необходимо регулировать. Но сегодня регуляторика в России действует как удавка для бизнеса. Причем получение гербовых бумажек не защищает от контрафакта и некачественной продукции.
Может, построить производство за пределами России?
— Не буду говорить, что мы собираемся это делать. Но есть много факторов, которые заставляют рассматривать и такие варианты. Истории о том, как в России выгодно строить производство, — это миф. Здесь есть голый рынок, но инфраструктуры для строительства бизнеса нет: ни нормативных условий, ни технологических, ни кадровых. Поэтому преобладает импорт. (По данным Минпромторга, на российском рынке доля отечественных препаратов — 30%, но сколько импортных компонентов используется при их производстве, неизвестно. — Ред.)
Насколько вы сейчас можете увеличить производство?
— Сейчас мы производим почти 200 т гистологического парафина в год. Мы могли бы нарастить мощности в 3 раза, что позволяет нам рассматривать такой рынок, как Китай: спрос на парафин мы легко закроем без реконструкции производства. Если экспортные поставки будут значительными, то наше производство готово к репликации. А вот где это будет — посмотрим.
Помимо избыточной регуляторики есть то, что сдерживает развитие компании?
— Некоторое время назад я осознал, что развитию мешает ситуация, когда собственником и директором компании является одно лицо — то есть я сам. Чтобы выбраться из этой ловушки, я решил создать такой орган, как наблюдательный совет. Он состоит из экспертов с отличной репутацией и большим опытом, которые раз в квартал собираются, обсуждают и определяют стратегию развития компании. В совет входят семь человек: два от нашей компании, включая меня, остальные — приглашенные эксперты. Совет имеет полноценное, юридически закрепленное право принятия решений.
В российской практике это очень редкий случай, чтобы в частном предприятии был запущен такой институт.
Каковы результаты его работы?
— Совет отсеивает те направления, развитие которых, по его мнению, неэффективно в данный момент или вообще нецелесообразно для нашей компании.
Помимо работы есть ли у вас время заниматься чем–то еще?
— В идеале я хотел бы, чтобы все мое время было поровну поделено между работой, семьей и моими увлечениями. Но пока получается делить его только между работой и семьей. Если бы была возможность, я бы занимался рисованием. Раньше я посвящал этому много времени, у нас в компании приветствуется творчество: наш офис украшен работами сотрудников "БиоВитрума". Но сам я пока не могу уделять этому столько времени, сколько хотел бы. Надеюсь, когда–нибудь смогу себе это позволить.
Справка
ООО" "БиоВитрум"
Компания создана в 2001 году. Принадлежит Владимиру Цимбергу. Первоначально специализировалась на торговле медицинским оборудованием и препаратами. Сейчас занимается производством реагентов для гистологических исследований, разработкой ПО для медицины, поставками и производством лабораторного оборудования. Выручка в 2016 году — 1,6 млрд рублей.
Биография
Владимир" Цимберг
Родился в Ленинграде в 1970 году. Окончил Санкт–Петербургский государственный медицинский университет. Занимает 251–е место в Рейтинге миллиардеров "ДП" — 2017, состояние оценивается в 1,5 млрд рублей. В 2016 году был на 196–м месте (2 млрд рублей). Изменения вызваны заморозкой строительства завода по выпуску медоборудования — проект "БиоВитрума" и Advantech.
