Как удивительно бывает теперь: кажется, только что был рядовой пресс–показ очередного фильма. И вдруг бац — и ты уже обладатель уникальной информации, свидетель, можно сказать, эпохи. Этим статусом ты обязан неизвестным людям, которые накануне премьеры посмотрели фильм и оказались им почему–то оскорблены. Они написали письмо министру культуры Мединскому — и в тот же день у фильма отозвано прокатное удостоверение (23 января). Когда картина сможет выйти на экраны и будет ли показана вообще, теперь будет решаться отдельно. (Кем решаться? И почему?.. Как все это странно.) Стало быть, в России в ближайшее время увидеть его будет нельзя. То есть тот сонный просмотр был последним, и теперь можно писать не рецензию, а целые воспоминания.
Поразительна способность российской власти — умение создавать дефицит из обыкновенного продукта. В прокате "Смерть Сталина" наверняка не ждали сумасшедшие цифры, а теперь благодаря антирекламе о фильме узнали миллионы. Не то чтобы все теперь ринутся его смотреть, но галочку мысленно поставят: чего это в нем такого. Ближайшее место, где его можно посмотреть петербуржцам, — Рига и, вероятно, Хельсинки (в мировой прокат фильм вышел еще в сентябре прошлого года).
В сущности, это можно назвать эффектом "Матильды": и в том и в другом случае совершенно непонятно, из–за чего такой шум. Скорее всего, из–за того, что тиран показан в фильме с иронией. Но таким Сталина у нас показывали еще в конце 1980–х — начале 1990–х, и даже жанры был похожими: комедия, трагикомедия, фарс… Политбюро (Каганович, Маленков, Хрущев, Калинин, Молотов, Булганин, Берия) также выглядит тут как британская комик–группа Monty Python (один из ее участников Майкл Пэйлин играет, кстати, Молотова). То, что в реальности растянулось на годы (в течение почти всего 1953 года), здесь ужалось в 2 недели: смерть тирана, заговор против главного палача, его скорая казнь и как итог — отказ от массовых репрессий. Эта экспериментальная быстрота, как в пробирке, как бы высветляет саму суть власти, любого авторитарного режима, в концентрированном виде.
Да, вероятно, сыграл роль именно стилистический разрыв. Отечественные сериалы про 1930–1950–е, которыми нас кормят уже второе десятилетие, образовали, по сути, альтернативную вселенную Stalin. А комедия Ианнуччи сыграла для нее роль зеркала, от которого вселенная оказалась под угрозой. И единственный способ ее спасти — срочно разбить зеркало. Благодаря этой комедии, ни на что особенно не претендующей, ты вдруг впервые посмотрел на собственную историю глазами обычного человека, жертвы, а не государства. И вдруг понял, что тебе долго читали вслух одну и ту же детскую сказку, когда пора уже было читать взрослые книги.
Еще жанр комедии, как ни странно, делает выпуклее страдания людей — а им тут, в комедии, тоже, как ни странно, нашлось место.
Наконец, и сама атмосфера сталинизма благодаря отстранению выглядит как раз достовернее. Чтобы показать, как страх становится нормой, как он буквально пропитывает тело, вовсе не обязательно, как говорится, бешено вращать глазами. Напротив, именно будничность этого страха, обыкновенность этого абсурда передается лучше всего с помощью черного юмора. Сталинизм тут предстает как явление абсурдистское, что вовсе не отменяет ужаса, но делает его понятным.
Словом, как это обычно бывает, поверхностный и не претендующий на достоверность взгляд иностранца на важные для нас события как раз оказывается наиболее точен.
Вот это и показалось, вероятно, самым оскорбительным.
