Фундамент этого спектакля — крыша сценографа Эмиля Капелюша. Стропила–крылья ведут себя как живые, взмахивают, уносятся под колосники, съезжаются к самому полу, нависают над сценой плоскими горизонталями, угрожающе или успокаивающе скрипят под саундтрек Анатолия Гонье, отбивают ритм мизансцен. Эта крыша все норовит улететь. Как и старый дом, в котором даже газа нет, печку топят дровами, а на пол нельзя стряхивать крошки из–за мышей. Как и его обитатели — умирает веселая бабушка, уходит депрессивная мама–художник (прозрачная недоговоренность), остаются дети, 8–летняя Гуль и 13–летний Павел.
Повесть Дины Сабитовой "Где нет зимы" для своей первой постановки в МДТ выбрала сама Яна Тумина. Театр просил спектакль для семейного просмотра. Тумина предложила историю семьи, на глазах исчезающей, но крепкой: двое детей — тоже она, если те не бросают друг друга даже в детдоме. А тут еще и счастливый конец, возвращение в родные четыре стены, под свою летучую крышу. Чтобы добраться до хеппи–энда, потребовалось много слов, что необычно для режиссера, увлеченного молчаливыми, тайными, тонкими связями большой метафизики и маленьких предметов.
Несмотря на все красноречие скупого, эффектного предметного мира, населившего сцену МДТ, здесь более всего заняты пересказом длинной истории. Подросток Павел (Ярослав Дяченко) с эдаким сердечным умилением повествует о бабушке и маме, и вот те уже выкатываются на сцену в мобильных выгородках, одна (Наталья Акимова) — с мундштуком, утюгом и столом от швейной машинки, вторая (Елена Соломонова) — с мольбертами и красками. Обе не столько вступают в действие, сколько иллюстрируют рассказ, примерно так же, как обаятельная видеоанимация Жени Исаевой и Михаила Сафронова. Домовой Аристарх Модестович (Михаил Самочко) является к осиротевшим детям с леденцами, чтобы поговорить о прадедушке профессоре Тирсове, жившем в этом доме и расстрелянном большевиками. Даже на берегу рая, кидая камушки в море житейское из сияющего окошка, прорезанного в черном заднике, бабушка не находит ничего лучше, как выспросить у дочери всю правду об отцах ее детей: один, видите ли, из Красноярска, второй — турецкий музыкант. А как иначе, без них действие не сможет двинуться дальше. Один отец должен приехать (пусть и оставаясь за кадром), чтобы забрать Павла из детского дома, а тот откажется, конечно, ведь сестру с ним не возьмут. Существование второго станет темой раздоров между Павлом и чудом обретенной приемной матерью Мирой (Екатерина Клеопина). Кукла Лялька (непревзойденная Мария Никифорова) оживает, чтобы сообщить зрителю о своей любви к обитателям дома, но главное — об аппендиците девочки Гуль, поворотном моменте, после которого возможны всеобщее примирение и праздничный рождественский финал с елочкой и мишурой.
Магический реализм повести с Домовым и говорящей Куклой оборачивается в постановке магическим анахронизмом. Анис Кронидова одела персонажей в нечто из конца 1970–х (припыленно–оранжевые свитер с оленем и вельветовый сарафанчик оборачиваются такими же, но серыми, когда дети попадают в "казенный дом", — весьма доходчиво). Но тут на сцене начинают мелькать современные модные наушники и неоновые шнурки, а в тексте — сотовые телефоны и зловещая аббревиатура ЦВС, Центр временного содержания. Зритель поневоле принимается за арифметику (если известно, что бабушка Шура родилась в 1921–м, в каком же таком году ее внукам 8 и 13 лет?) и прочие антихудожественные размышления. По всей видимости, ретро–флер костюмов должен служить знаком вневременного измерения истории, которую рассказывает Яна Тумина, — про "вообще" беззащитность, сиротство маленького человека, непобедимость любви, силу видимых и в особенности невидимых семейных связей. Вот только обилие мелодраматических частностей, которых из песни (то бишь повести Дины Сабитовой) не выкинули, с толку немного сбивает. Так что крышу в спектакле по разным причинам сносит.
