Понятно, что все, что со словом "Сталин", тем более от зарубежного режиссера (Лозницу называют украинским режиссером белорусского происхождения), теперь, как говорится, на особом контроле — особенно после комедии Армандо Ианнуччи "Смерть Сталина", которой в России так и не выдали прокатное удостоверение.
Естественно, фильм перед прокатом посмотрели все, кому положено, — не глумится ли, не высмеивает ли там кто "наше великое прошлое". Вроде нет. При этом всем понятно, что лента — с секретом, как всегда у Лозницы, мастера игры с документальным. Но разгадать его сложно — так что можно не бояться. Да и есть ли там, собственно, какой–то скрытый смысл?
Момент прощания и похорон Сталина снимали сотни кинооператоров по всему СССР. Но потом, поскольку культ личности вскоре был разоблачен, эти километры пленок положили в архив. Лозница смонтировал из них собственный фильм.
Он воспользовался тем, что одно и то же событие — прощание — было запечатлено с различных ракурсов и снималось параллельно в разных городах СССР. Благодаря этому возникает стереоэффект — мы видим прошлое как бы в 3D 1950–х годов. Но это не главное в фильме.
Выбирая из огромного документального массива, Лозница акцентировал внимание на лицах людей, которые идут проститься или которых, что также вполне вероятно, сгоняют специально для прощания с вождем.
Читайте также:
Быль о правах. "Просто помиловать" Дестина Креттона
Живые портреты должны были символизировать всенародное горе, и операторы снимали их в огромном количестве. Именно этим несметным количеством чернового материала Лозница воспользовался. Таким образом спустя много лет он как бы "внимательно вглядывается в скорбящие лица". Как и мы, зрители, cмотрим теперь в глаза нашим предкам, часть жизни которых прошла при Сталине. О котором опять много спорят. И вот мы пытаемся что–то понять про этих людей. И ничего не понимаем.
Даже молчащий человек обычно выражает какие–то эмоции. Недаром есть выражение — "прочесть по лицу". А тут нас ждет полное разочарование. Потому что первое, что бросается в глаза, — все лица непроницаемы. Они как бы наглухо застегнуты. И из–за этого кажутся немного одинаковыми — довольно странное впечатление. Единственное, что можем сказать, — люди той эпохи умели скрывать свои чувства. Но, вероятно, этот навык был настолько необходим, что они владели им почти все в совершенстве.
Можно сделать еще одно открытие: что тут вообще невозможно отделить чье–то личное чувство от коллективного, от положенной всем скорби. Вдруг понимаешь, что ничего личного — в нашем современном понимании — у этих людей, собственно, нет. И что оно в лучшем случае появится у них только после событий марта 1953–го. И, наконец, осознаешь, что два этих факта напрямую взаимосвязаны — смерть Сталина и появление у людей сферы личного.
Есть еще одно, что объединяет там всех. И те, кто плачет, и кто смотрит искоса, и кто отводит глаза — несомненно, понимают: по–старому уже не будет. До этого им, вероятно, казалось, что никогда ничего не изменится. Но всегда наступает новое время — время перемен.
