Часто говорят, что, если бы пандемии не было, триггером кризиса стало бы что–то другое. Ведь все негативные тенденции уже давно наблюдались, и за период 2017–2019 годов не произошло ничего, что смогло переломить тренд. Для меня лично принципиальной кажется ситуация в международной торговле, где мы, по сути, получили потерянное десятилетие. Хотя после 2008–2009 годов и началось восстановление, волатильность оставалась высокой.
Весь этот груз проблем предстоит решать России и миру. Неизбежно придётся проводить цифровизацию во многих секторах, переходить на зелёные технологии. Однако в реальности в РФ мы видим скорее обратную ситуацию. За последние десятилетия не произошло никаких принципиальных изменений по доле наукоёмких отраслей в российской экономике. Вместо этого на 3–3,5% выросла доля добычи полезных ископаемых в валовой добавленной стоимости. В начале десятилетия соответствующая доля высокотехнологичных отраслей составляла 22%, сейчас — 24%. Это очень маленькое изменение, особенно если учесть то обстоятельство, что мы всё больше и больше отстаём от Китая по этому параметру, и если в начале десятилетия разрыв составлял порядка 10%, то сейчас он вырос до 15%.
Другой пример — индекс сложности экономики, характеризующий сложность и диверсифицированность экспортируемых товаров страны. Мы видим, что за 1995–2005 годы экономика России существенно "усложнилась" и поднялась с 47–го места до 28–го. Однако в кризис 2008–2009 годов нас отбросило на 65–е место, сейчас мы на 49–50–й позициях. То есть мы растратили всё то, что накапливалось до середины 2000–х. Объяснение состоит в том, что у нас началась типичная голландская болезнь, когда дорогой экспортный товар подстраивает всю экономику под себя. И у нас этим дорогим товаром оказались не машины с оборудованием, а нефть.
Одновременно мы никак не сократили отставание от ведущих экономик мира в производительности труда. Если взять за единицу производительность в США (это типичный бенчмарк для этого показателя), то в самом начале 1990–х производительность у нас была 0,34–0,35 от американской. Затем мы упали примерно до 0,2, но в 2000–х показатель рос вплоть до кризиса 2008 года. В 2011–2014 годах он ещё держался на уровне 0,4. Увы, сейчас производительность труда снова составляет 0,35–0,36 от американской. То есть мы потеряли 30 лет в динамике показателя, который является едва ли не самым главным индикатором уровня развития экономики.
Важно, что большая разница в производительности труда наблюдается внутри российских отраслей. Если говорить о целлюлозно–бумажной промышленности, то между предприятиями–лидерами и отстающими разница доходит до 9 раз. Очень много отраслей, где разница колеблется от 3–4 до 6. Это значит, что ресурсы даже внутри отрасли используются неэффективно. Лидеры могли бы занять большую долю, но их сдерживают куда менее эффективные компании, которые получают поддержку от государства. Это очень плохо: в развитых экономиках разрыв не превышает 2 раз — именно такая цифра считается нормальной.
Все эти истории — не про чистую цифровизацию, в цифровой сфере мы в отдельных сегментах действительно вполне конкурентоспособны. Но нашей промышленности предстоит длинный период догоняющего развития, чтобы развивать наукоёмкие отрасли и наращивать долю несырьевого экспорта. Отдельным компаниям это удаётся уже сейчас. Если посмотреть динамику экспорта предприятий за первое полугодие, мы увидим, что средние компании выросли больше чем на 25% по стоимости вывозимой продукции. И это очень важно: надо всегда смотреть на средний бизнес и помогать ему, потому что именно там зачастую рождается новое. Это бизнес, который сам растёт, сам находит новые ниши и новые управленческие технологии. Правда, эта тенденция не коснулась Петербурга. Отчасти потому, что средний бизнес "рванул" в сфере АПК, а у нас в городе сильно смещение экспорта в сторону сырья (его доля — 70% против 50–60% в среднем по России). На мой взгляд, это должно становиться одной из центральных тем в экономической политике Петербурга.
В разработке мер поддержки нужно иметь в виду и то, что сейчас экономика столкнулась с девальвацией и это приведет к удорожанию импортных комплектующих и оборудования. Для промышленности это важно, поскольку у нас зависимость от импорта превышает 40%, кроме разве что сферы судостроения, авиастроения и производства железнодорожного подвижного состава, где этот показатель — около 20%. Вполне возможно, что сейчас нам придётся достраивать глобальные цепочки российскими производителями комплектующих и субсидировать проекты "лёгкого импортозамещения". Такой уникальной возможности — когда одновременно провалился рубль, а из–за пандемии прервались глобальные цепочки поставок — ещё не было, власть могла бы её использовать. Но для этого необходима поддержка льготами (в первую очередь налоговыми) и формированием других стимулов для поддержки промышленной кооперации, кластерного развития. Я думаю, это самые важные сюжеты сейчас.
Петербургский кампус Высшей школы экономики уже третий год является партнёром "ДП" в подготовке Рейтинга промышленных предприятий. На мой взгляд, это значимая работа: она позволяет понять текущую расстановку сил и оценить динамику промышленного сектора Северо–Западного региона. Благодарю "Деловой Петербург" за совместную работу и приглашаю всех познакомиться с рейтингом этого года.
Автор — директор филиала НИУ ВШЭв Санкт–Петербурге Сергей Кадочников, специально для проекта "
Рейтинг промышленных предприятий — 2020
"
