Честно говоря, назвать его просто домом язык не поворачивается. Всё-таки больше он похож на дворец.
Не внешне, разумеется. Внешне — это вполне обычное здание, а вот внутри — анфилады комнат и залов, интерьеры, созданные лучшими художниками и скульпторами начала позапрошлого века, наборный паркет, расписные плафоны. Купец Фёдор Ильин заказал его постройку знаменитому архитектору Луиджи Руска, находясь на вершине коммерческого успеха и влиятельности, в 1805 году. Но так сложилось, что в Петербурге дом на Фонтанке, 41, знают по имени не первого владельца, а последнего. Точнее, последней. И это, надо сказать, справедливо. Потому что если бы не упорство и энергия Нины Павловны Кочнёвой, вся эта красота до наших дней не сохранилась бы.
Однако начать нашу историю нужно не в городе на Неве, а на самой окраине Петербургской губернии, в городе Гунгербурге, ныне известном нам как Усть–Нарва. Именно там, возле удобного выхода в Финский залив, у купца–лесоторговца Алексея Кочнёва были склады, лесопилка и причал для небольшого — всего в несколько кораблей, — но всё же собственного флота. Лес к нему попадал, что называется, самоходом — в плотах, прибывавших из принадлежавших купцу лесных угодий под Псковом по течению Наровы.
Фанера — значит дорого
Сын Алексея Кочнёва, Павел, получив всё это богатство в наследство, отцовский бизнес решил развить, справедливо полагая, что лес–кругляк и даже доска с горбылём не приносят столько прибыли, сколько могут приносить высокотехнологичные материалы. Например — фанера. Это сейчас она для нас материал привычный и даже не слишком популярный. А в третьей четверти XIX века он был востребован на рынке невероятно. Что в общем–то и понятно: нет фанеры — нет современной изящной и лёгкой мебели.
Организовать фанерную фабрику — одну, кстати, из первых в России — оказалось не так уж и сложно: сырья у лесоторговца было навалом, на любой вкус, а лучшие в мире лущильные станки производили у нас. Еще в 1843–м в английской "Пенни Циклопедии" — многотомном справочнике обо всём на свете — в статье о деревообработке указывали, что "в России с помощью строгальной машины изготавливают шпон, который настолько тонок, что может использоваться для книжных переплётов, причём лента шпона сто футов в длину была нарезана этой машиной в течение трёх минут". В общем, в считаные годы Кочнёв–младший преумножил состояние, доставшееся от отца, и стал в купеческих кругах фигурой весьма приметной: богат, сметлив, молод — завидная партия для хорошей невесты! В общем, нет ничего удивительного в том, что, когда Павел влюбился в молоденькую купеческую дочку Ольгу Лаврецову, встреченную на балтийском курорте, ему ничего не стоило обаять её саму и получить от её отца благословение на брак.
Целый дом, за одним исключением
А брак между тем и впрямь оказался удачным. У супругов родилось трое детей — сыновья Владимир и Александр и дочка Нина, дом был богатым и хлебосольным, а судьба их, как говорится, баловала — всё получалось и в бизнесе, и в жизни. Когда дети подросли и встал вопрос об их образовании, Павел Алексеевич заявил, что семье настала пора переселиться в столицу, потому что достойные гимназии есть только там. А тут как по заказу наследники купца Фёдора Ильина объявили о желании продать дом на Фонтанке и цену запросили приемлемую. Правда, условие продажи выставили хитрое: весь третий этаж оставался за ними на правах бессрочной аренды. Но поскольку шикарная хозяйская квартира располагалась на втором, Кочнёвы согласились.
С образованием детей сложилось как нельзя лучше. Сыновья пошли по коммерческой линии, чтобы стать помощниками отцу в его бурно растущем деле, а Нина заинтересовалась медициной: в 1912–м она окончила Первый медицинский институт, получив диплом "лекаря с отличием", и устроилась работать в Императорский институт экспериментальной медицины.
К моменту смерти Павла Алексеевича в 1906–м Владимиру было 24 года, а Александру — 21. Бразды правления родительской фирмой они перехватили как–то очень легко и естественно: старший стал руководить фабрикой и лесосплавом, а младшему досталась транспортная компания, выросшая со времён деда Алексея из нескольких кораблей у складского причала в серьёзное предприятие с собственными и арендованными пароходами и жёсткими требованиями к условиям транспортировки грузов. Фанера — особенно та, дореволюционная, клеенная рыбьим клеем, была материалом нежным и сложным в перевозке.
Последняя из Кочнёвых
Ну а дальше была революция. При каких обстоятельствах погиб в 1919–м Владимир, доподлинно неизвестно.
Александр остался в объявившей независимость Эстонии и жил припеваючи до 1940–го: после присоединения республики к СССР он был арестован, сослан в Сибирь и умер в ссылке.
А Нина Павловна осталась с матерью в городе на Неве. Особняк пришлось, разумеется, покинуть, но всё, что могла, для любимого с детства дома дочь фанерного фабриканта сделала: в условиях полнейшего хаоса, царившего в стране в 1918–м, ей удалось выбить "охранную грамоту", дававшую зданию статус исторического. Только благодаря этому документу оно и избежало превращения в гигантскую коммуналку.
Ольга, вдова Павла Кочнёва, прожила 81 год и умерла в 1942–м, в блокаду. А её дочь Нина стала настоящим светилом советской медицины и занималась наукой в стенах всё того же Института экспериментальной медицины, переставшего, разумеется, быть Императорским, практически до последнего своего вздоха в 1954–м.
